Неутомимая мисс Марпл или второе лицо Агаты Кристи

Когда в кругу любителей занимательного чтения – не важно, в какой стране, - произносят имя Агаты Кристи, ответом чаще всего становятся одобрительные кивки головой и как бы само собой срывающееся с уст собеседников имя Эркюля Пуаро. И в этом нет ничего удивительного: последний, на протяжении десятилетий лидируя не только в детективной литературе, но и в кино, на радио, на телевидении едва ли не всех стран цивилизованного мира, пожалуй, внедрился в массовое сознание раньше и прочнее, нежели его создательница.

Неизвестно, однако, в какой мере это распространенное представление о себе разделяла сама «королева тайны», как нарекли писательницу бойкие на язык газетные рецензенты. Не слишком склонная откровенничать с представителями средств массовой информации (примером тому – вызвавшая немало разнотолков «Автобиография», выпущенная ею на исходе долгого и непростого жизненного пути), Агата Кристи, вполне возможно, воспринимала нерассуждающее читательское обожание своего эксцентричного героя с тем же оттенком легкой ироничности, с каким описывала поистине безграничные пиетет и уважение, испытываемое «феноменальным Эркюлем» применительно к собственной персоне. А если припомнить, с какой неподдельной досадой реагировал Артур Конан Дойл на прочно закрепившийся за ним эпитет «создатель Шерлока Холмса» (эпитет, как бы походя оставлявший в тени персонажей не менее ярких и оригинальных – вроде профессора Челенджера или бригадира Жерара), то и со стороны прожившей вдали от рекламной суеты большую часть XX века его соотечественницы правомерно заподозрить аналогичную эмоциональную реакцию. Ведь детективная проза была хоть и главной, но далеко не единственной стороной писательской индивидуальности Агаты Кристи (писала она и традиционные психологические романы – правда, под псевдонимом Мэри Уэстмэкотт), да и в рамках детективного жанра она явила миру целую галерею персонажей-расследователей. С низкорослым бельгийцем полноправно соседствовали чистокровные британцы Баттл, Рейс, Бересфорд, а порою ему бросали вызов и представительницы слабого пола – писательница Ариадна Оливер, а то и просто пожилая жительница английской провинции мисс Марпл.

Последняя заняла особо почетное место в авторском пантеоне Агаты Кристи и шире – в ряду персонажей этого популярнейшего из литературных жанров нашего столетия. «Родившаяся» на рубеже 30-х годов – в романе «Убийство в доме викария», она стала постоянной спутницей творческого воображения А. Кристи почти на полвека, вплоть до романа «Убийство дремлет» (1976), вышедшего в свет уже после кончины автора.

Не в пример более скрытная, чем Эркюль Пуаро, волею автора мисс Марпл оказалась и более «везучей»: по крайней мере, на страницах заключительной части многотомной «эркюлианы» - романа «Занавес» (1975) – Пуаро уходит в мир иной, а Джейн Марпл из маленького селения Сент-Мэри-Мид, несмотря на возрастные недуги, в финале романа «Убийство дремлет» полна неиссякающей духовной энергии и готовности вступить в очередной поединок с могущественным и активным злом, проникшим во все поры общественного организма. Что это: выбор, сделанный писательницей на исходе 60-летнего творческого пути в пользу «слабого» пола перед «сильным», или нечто иное?

Думается, финальный поворот творческой эволюции Агаты Кристи обусловлен сложным комплексом объективных и субъективных факторов, не последнее место в числе которых занимает и порядком прискучившее писательнице бремя широкой популярности. (Такое случалось и с Конан Дойлом, еще в 90-х годах прошлого столетия задумавшим «расправиться» с Холмсом руками всесильного злодея профессора Мориарти.) Биографы А. Кристи свидетельствуют, что роман «Занавес» был задуман еще в начале 40-х годов, однако треть века отлеживался в авторском архиве. Но не менее существенна и другая, «внутренняя» причина удивительной жизнеспособности на редкость скромной и непритязательной героини, проявляющей не меньше дедуктивной проницательности и интуиции, нежели ее эксцентричный коллега, и притом не претендующей на лавры великой расследовательницы, скорее наоборот: чурающейся шумной известности.

Памятуя о том, сколь рискованно всякое сближение персонажа художественной литературы с индивидуальностью вызвавшего его к жизни автора, трудно все-таки уйти от мысли, что именно в образе Джейн Марпл с наибольшей полнотой воплотились гуманистические начала этико-философской программы, пронизывающей все обширное творчество Агаты Кристи. «Боюсь, что я слишком романтична, - роняет мисс Марпл в разговоре с более молодой единомышленницей в романе «В 4.50 из Паддингтона» (1957). Однако успевшему познакомиться с необычной старушенцией читателю уже ясно, что романтизм этот – особого рода: он проистекает не из присущего юности стремления во что бы то ни стало приукрашивать монотонную, прозаическую действительность, но из мужественного осознания реальной противоречивости бытия, ощущения скрытых в повседневности опасностей и угроз. И – упрямого стремления во что бы то ни стало восстановить, казалось бы, необратимо порушенный нормальный ход вещей.

«…Происшедшее не должно остаться неразгаданным. Единственное, что я знаю об убийцах, так это то, что они никогда не могут остаться одни. Или, лучше сказать, переживать преступление одни. И, как правило, они никогда не удовлетворяются одним убийством. Сошло удачно одно убийство – жди следующего», - замечает она в финале того же романа.

«Эдакое симпатичненькое, смачненькое убийство», по словам опекающего Джейн Марпл доктора Хейдока, вообще конек этой сельской отшельницы, зачастую вынужденной делать свои блестящие умозаключения на основе слухов, пересудов и противоречивых рассказов не наделенных особыми интеллектуальными способностями очевидцев. Отчего? Да оттого, что, по словам самой героини, «убить человека можно где угодно». Обманчивое спокойствие провинциальной Англии таит в себе роковые антагонизмы, уходящие корнями в вековую социальную несправедливость прошлого, а еще больше – углубляющееся духовно-классовое неблагополучие настоящего.

Джейн Марпл может не меняться с годами (такова общепринятая конвенция жанра), однако, пристально вглядываясь в окружающее, она не может не замечать, как меняется все вокруг нее, усугубляя неравенство, противоречия, разобщенность. Труп в библиотеке (так назывался один из ранних романов с участием героини) старинного загородного поместья может смениться неопознанным телом в саркофаге приходящего в запустение особняка обезумевшего от жажды накопительства старика («В 4.50 из Паддингтона») и даже спонтанным убийством в холле того же самого замка, сменившего владельца («…И в трещинах зеркальный круг») ; вековая закономерность – противоестественный «круговорот зла» в неправедном обществе остается.

Нет необходимости по всем пунктам разделять печально-скептический взгляд героини (и говорящий ее голосом писательницы), хотя и трудно порой не изумиться ее прозорливости – скажем, когда мисс Марпл невозмутимо констатирует: «Убийства часто бывают чрезвычайно простыми, если совершены с очевидно корыстными целями» («В 4.50 из Паддингтона»). Для воспитанного в рамках иного общественного устройства и иного культурного ряда читателя интереснее, думается, другое: увидеть, как от книги к книге, объединенных одним колоритным персонажем, становится шире диапазон входящих в поле авторского внимания жизненных явлений: от изолированного особняка в «Убийстве в доме викария» (1930) к космополитическим нравам британского и голливудского послевоенного кино(«…И в трещинах зеркальный круг», 1963), а затем – к преступности, обретающей корпоративную структуру, в «Отеле Бертрам»(1965). Так, не нарушая канонов детективной выразительности (в этом отношении Агата Кристи и сегодня остается по-своему непревзойденным мастером), криминальный роман становится источником правды о реальной действительности XX века, органично вливаясь в русло той ее литературной магистрали, которая на языке специалистов называется реалистической.

У выдержавших испытание временем книг британской «королевы тайны» свое место в этом литературном ряду.

Есть законное место в иерархии прочных читательских привязанностей и у одной из главных героинь этих книг – неутомимой мисс Марпл.