Гилберт Кийт Честертон

Гилберт Кийт Честертон (Gilbert Keith Chesterton) (1874 год - 1936 год) - английский писатель.

Родился 29 мая 1874 в Лондоне. Закончив в 1891 Сент-Полз-cкул, учился живописи в художественном училище Слейда при Университетском колледже. В 1890 выпустил первую книгу стихов Дикий рыцарь (The Wild Knight). В 1901 женился на Фрэнсис Блогг, тогда же приобрел скандальную славу ярого противника англо-бурской войны.

Работы Честертона по большей части полемичны и неизменно выдерживают дидактическую направленность. Он принадлежал к Англиканской церкви, в 1922 перешел в католичество и посвятил себя пропаганде христианских ценностей. «Основную идею» своей жизни он определял как пробуждение способности изумляться, видеть мир словно в первый раз. В основе его художественной «аргументации» лежали эксцентрика, упор на необычное и фантастическое. Парадоксы Честертона являли собой поверку здравым смыслом расхожих мнений. Писатель необыкновенно злободневный, газетчик в лучшем смысле этого слова, он предстал глубоким и оригинальным мыслителем в историко-литературных и богословских работах. Подлинными шедеврами стали его литературоведческие работы Роберт Браунинг (Robert Browning, 1903), Чарлз Диккенс (Charles Dickens, 1906), Джордж Бернард Шоу (George Bernard Shaw, 1909), Роберт Луис Стивенсон (Robert Louis Stevenson, 1927) и Чосер (Chaucer, 1932). Теологи отдают должное его проницательности в портретах-житиях Св. Франциск Ассизский (St. Francis of Assisi, 1923) и Св. Фома Аквинский (St. Thomas Aquinas, 1933). Экскурсы Честертона в социологию, представленные в книгах Что стряслось с миром? (What's Wrong with the World, 1910) и Контуры здравого смысла (The Outline of Sanity, 1926), сделали его, наряду с Х.Беллоком, ведущим пропагандистом идеи экономической и политической децентрализации в духе фабианских принципов.

Начиная с 1918 он издавал журнал «Джи-Кейз Уикли» («G.K.'s Weekly»). Полемика пронизывает и художественную прозу Честертона, его работы Наполеон Ноттингхилльский (The Napoleon of Notting Hill, 1904) и Человек, который был Четвергом (The Man Who Was Thursday, 1908), по сути столь же серьезны, как и откровенно апологетические работы Ортодоксия (Ortodoxy, 1908) и Вот это (The Thing, 1929). Наиболее известны его детективные рассказы о патере Брауне, простом священнике, который творит чудеса в розыске преступников, читая в умах и душах окружающих. Честертон много путешествовал и выступал с лекциями в Европе, Америке и Палестине. Благодаря выступлениям на радио его голос стал известен еще более широкой аудитории, но сам он последние двадцать лет жизни провел главным образом в Биконсфилде (графство Бакингемшир), где и умер 14 июня 1936.
Религиозно-философские сочинения
Вечный Человек (The Everlasting Man), 1925, пер. Н. Трауберг

Романы
Наполеон Ноттингхилльский (The Napoleon of Notting Hill), 1904, пер. В. Муравьёва
Человек, который был Четвергом (The Man Who Was Thursday), 1908, пер. Н. Трауберг
Шар и крест (The Ball and the Cross), 1909, пер. Н. Трауберг
Жив-человек (Manalive), 1912, пер. К. Чуковского
Перелётный кабак (The Flying Inn), 1914, пер. Н. Трауберг
Возвращение Дон Кихота (The Return of Don Quixote), 1927, пер. Н. Трауберг

Сборники рассказов
Клуб удивительных промыслов (The Club of Queer Trades), 1905
Неведение отца Брауна (The Innocence of Father Brown), 1911
Мудрость отца Брауна (The Wisdom of Father Brown), 1914
Человек, который знал слишком много (The Man Who Knew Too Much), 1922
Охотничьи рассказы (Tales of the Long Bow), 1925
Недоверчивость отца Брауна (The Incredulity of Father Brown), 1926
Тайна отца Брауна (The Secret of Father Brown), 1927
Поэт и безумцы (The Poet and the Lunatics), 1929
Четыре праведных преступника (Four Faultless Felons), 1930
Скандальное происшествие с отцом Брауном (The Scandal of Father Brown), 1935
Парадоксы мистера Понда (The Paradoxes of Mr. Pond), 1937

Рассказы вне сборников
Сельский вампир, 1936, пер. Н. Трауберг
Отец Браун и дело Даннингтонов, 1914, пер. Н. Трауберг
Маска Мидаса, 1936, пер. Т. Чепайтиса
Деревянный меч, пер. Н. Трауберг
Пятёрка шпаг, пер. И. Бернштейн

Золотой человек с ключом
Александр Привалов


По Честертону, и свобода, и надежда, и сама жизнь — вещи, которых не может быть, но которые всё-таки есть и за которые стоит бороться.

Вышло первое русское издание «Автобиографии» Честертона [Честертон Г. К. Человек с золотым ключом / Серия «Мой 20-й век». — М.: Кукушка, 2003. — 332 с.]. Это, наверно, не лучший текст знаменитого англичанина: мемуары написаны (точнее говоря, надиктованы) довольно небрежно; в них есть длинноты и повторы; они уделяют — на взгляд сегодняшнего, да ещё и чужеземного читателя — чересчур много внимания массе каких-то совершенно забытых лиц из третьих рядов британской литературы и политики, зато чуть ли не подчёркнуто лаконично говорят о знаменитейших знакомых автора. Всё так, но читать эту книгу интересно, поучительно, а поклоннику Честертона ещё и чрезвычайно приятно (а не поклоннику она зачем?).

Главный интерес этой книги, на мой взгляд, в том, что в ней автор — общепризнанный мастер полемики и, может быть, последний из великих проповедников — говорит о предмете, в наибольшей степени способном проявить малейшую фальшь и самые неприметные в других случаях признаки позёрства и в полемических приёмах, и в манере проповеди, — он говорит о самом себе и об истории собственных убеждений. Прочтя его «Автобиографию», читатель не только убедится в абсолютной, беспримесной искренности Честертона-публициста (не думаю, чтобы многие и прежде в ней сильно сомневались), но и поймёт, что привычно подвешиваемые к автору ярлыки в лучшем случае весьма приблизительны.

Какой там, к чёрту, парадоксалист, какой ретроград? Сократа мы же такими словами не обзываем — и Честертона не следует. Он был просто необычайно живой человек (Manalive, как он назвал один из своих романов), наделённый великим даром воспринимать мир абсолютно непредвзято. Если нам (вам) утверждение о том, что в фигуре полисмена неизмеримо больше романтики, чем в фигуре грабителя, кажется парадоксом, а тяготение к рыцарству — обскурантизмом, так это наша (ваша) проблема, но никак не проблема Честертона.

Будучи одним из самых знаменитых газетчиков в истории журналистики, в «Автобиографии» он выразился так: «Своим успехом (как говорят миллионеры) я обязан тому, что почтительно и кротко выслушивал добрые советы самых лучших, крупных журналистов и делал всё наоборот».

Не знаю, всё ли Честертон делал наоборот, но в двух отношениях он и вправду полярен многому множеству авторов — что тогдашних британских, что нынешних наших. Во-первых, он не спорил ради спора и не проповедовал ради проповеди — ему всегда надобно было «мысль разрешить», причём мысль предельно конкретную, прямо коренящуюся в жизни за окном. Вот очень характерное высказывание о сопернике в давнем споре: «Он считал, что открытый разум — самоцель; а я убеждён, что мы открываем разум, как и рот, чтобы что-то туда вложить».

Открывая разум (и рот), Честертон не опасался вложить туда что-либо несовместное со вкусами эпохи — это его, страстного спорщика, скорее привлекало; но он должен был оставаться в согласии с собой («От моих обстоятельных и непреклонных соотечественников меня отличает один недостаток — я не умею менять своих мнений достаточно быстро. Непреклонный британец не стремится быть в согласии с самим собой, ему нужно одно — быть в согласии с остальными»).

Если при этом и выговаривался, что частенько случалось, парадокс (вроде самоназвания «борец за частную собственность неимущих»), органичность всех его составляющих несомненна — очень часто несомненна и его глубина.

Второе, ещё более важное отличие — в выборе тем. Его всю жизнь возмущало стремление большей части авторов спорить о чём угодно, кроме вопросов основополагающих. Толерантность (ещё не дозревшая до политкорректности, но уже успевшая породить матёрое лицемерие), дозволяя самую острую полемику по поводу какого-нибудь законопроекта об акцизах, считала если не абсолютно недопустимыми, то заведомо малопристойными публичные споры о бытии Божием, об истинности или даже непротиворечивости догматов какой-либо конфессии — вообще об основах мировоззрения.

Честертон по самой сути своей не мог не взбунтоваться — он по любому поводу возвращался к мировоззренческим баталиям. «Любая тема — предлог, чтобы ещё, и ещё, и ещё раз поговорить о самом главном: о том, ради чего люди живут и остаются людьми, в чём основа, неотчуждаемое ядро человеческого достоинства» (С. С. Аверинцев — в советском издании 1984 года, чем и объясняется прозрачное неупоминание Бога).

Честертону был от рождения дарован ключ к этому главному вопросу; этот ключ легко описать, но пользоваться им нелегко. В этом мире всё — чудо, всё самое лучшее в нём: надежда, свобода, и сама жизнь — это вещи, которых очень легко могло бы не быть, которых, в сущности, не может быть, — и за то, чтобы они были, нужна ежечасная борьба. Исход этой борьбы никогда не предопределён — и уже это есть великое, не добытое нами, но дарованное нам счастье. Борьба эта невозможна без веры. Свою веру надо любить не только до такой степени, чтобы неустанно отстаивать её в спорах, но и до готовности умереть за неё — и даже убить за неё. Только и всего.

Этот человек, естественно, был обречён оставаться в меньшинстве в любом политическом споре. Вот две типичные фразы из разных глав. «Я не консерватор, кем бы я ни был, но общая атмосфера либеральной партии слишком нелиберальна, чтобы её вынести». «Я не соглашался с социалистами — конечно, меня возмущало то, что возмущало их, но не удовлетворяло то, что их удовлетворяло». Словом, я не фанатик чёрного, но это — разве белое? а это — разве красное? И ведь правда же: и не белое, и не красное. Да выскажитесь же до конца!

Напоследок — ещё одна цитата. «Между добрым единовластием и доброй демократией не такая уж большая разница — они сочетают равенство с властью, личной или безличной. Не терпят они олигархии даже в приличной форме аристократии, не говоря о нынешней, неприличной, то есть плутократии». Махровый Честертон — не правда ли?

Примечания:

* Источник — журнал «Эксперт», № 20 (421) от 06.06.2004.

Несерьезный Честертон
Андрей Зайцев


В книгах этого автора не бывает постных котлет и лиц.

О Честертоне невозможно писать серьезно, для этого существуют люди, которые посвятили всю жизнь его изучению, переводам и изданию в России. Низкий им поклон, они открыли для русского читателя удивительный мир детской непосредственности, свободы и проникновенной веры.

Книжка, вышедшая стараниями Натальи Трауберг, — чудо непредсказуемости. Честертона знают в основном как автора детективов об отце Брауне, кто-то знаком с его романами, но, открыв этот сборник, читатель увидит совершенно другие тексты, о чем его, собственно, и предупреждает само название.

Эти небольшие произведения стоят многих заумных книг по христианству, от которых иногда хочется убежать в мир «несерьезной литературы». Вот здесь-то и подстерегает главная опасность. Честертон — настоящий писатель и глубоко верующий человек, а потому каждая его строчка творит маленькое чудо: взрослый — станет ребенком, скептик — может обрести веру, а умный и холодный ученый — может превратиться в пылкого поэта.

Как пишет Наталья Трауберг, на эту ловушку впервые попалось очень серьезное советское государство. «Умные» советские цензоры спокойно оставляли знающим английский язык возможность читать и переводить англичанина, «автора детективов». С конца пятидесятых годов вышло несколько небольших сборников на русском языке, потом «серьезное государство» скончалось, а тексты Честертона получили в России новую жизнь.

В чем же секрет успеха? Вероятно, в том, что этот автор никогда не носил масок и не поучал. Он удивительно свободен: в эссе «Съедобная земля» можно найти ключ к тайне его творчества. Размышляя об истинной и ложной вере, он находит слова, которые до сих пор актуальны: «Если сбитый с толку человек хочет знать, как безошибочно отличить ложную веру от истинной, я ему скажу: ложная вера всегда называет конкретные вещи ученым, абстрактным словом. Она называет распутство сексуальностью, вино — алкоголем, зверский голод — экономическими проблемами. Истинная же вера хочет, чтобы отвлеченные понятия стали простыми, весомыми, как предметы. Она хочет, чтобы люди не только приняли, но увидели, понюхали, потрогали, услышали и вкусили истину. Все великие памятники духовной жизни предлагают нам не только узнать, но и попробовать, не только изведать, но и отведать».

Представители современного христианства иногда очень боятся стать детьми и объясняют простые вещи сложными словами. Во «взрослом» мире тонет лодка, созданная для того, чтобы плавать, простые и доступные тексты Евангелия становятся загадочными и непонятными, и человек, который соскучился по «просто жизни и просто христианству», не знает, где их искать.

В мире Честертона все наоборот — лишь ребенок необычайно серьезен и правдив, а сказки с чудесными превращениями более реальны и чисты, чем современные романы. Логику этого автора лучше всего передает высказывание о реалистическом романе и чудесных историях: «В сказке мир свихнулся, но герой сохранил рассудок. Герой современного романа, свихнувшийся еще до первой строчки, страдает от жестокой рутины, от злой разумности мира». Эта «злая разумность мира» и есть враг подлинной веры. Один из древних святых сказал: «Если бы я не перевернул внутри себя все вверх дном, то я не мог бы стать христианином».

Христианству противопоказана ложная серьезность, и Честертон понимал это как никто другой. Он всегда стремился разрешить человеку быть самим собой. Ребенок должен иметь право бояться страхов и читать сказки, взрослый — ходить в театр и жить полной жизнью, верующий рыцарь — изгой из его сказки — посещать церковь и венчаться с принцессой внутри дракона. Абсурдность запретов для «блага другого», он доказывает, говоря о детях и кинематографе: «Если бы в кинематографе показывали только сельских священников и диетические кафе, жуткие образы возникали бы все равно. Когда видишь лицо в узоре ковра, неважно, лежит ли этот ковер в доме викария».

Одним словом, книга Честертона острая, вкусная, ироничная, она противопоказана серьезным людям и любителям «вегетарианской индейки», но если человек при слове «котлета» представляет ее мясной, а не соевой, если он воспринимает мир и веру не как наказание, а как подарок, если, наконец, он не боится быть ребенком, то этот сборник для него.