Артур Конан Дойл

Одинокая велосипедистка

Годы с 1894 по 1901 были периодом очень напряженной деятельности
Шерлока Холмса. Пожалуй, ни одно трудное расследование за эти восемь лет
не обошлось без его совета. Частные расследования, в которых он сыграл
выдающуюся роль, исчисляются сотнями, причем многие из них оказались
чрезвычайно запутанными и необычными. Каков итог этих лет? Множество
блестящих побед и несколько, увы, неизбежных неудач. Поскольку я сохранил
самые подробные записи всех дел и часто сам в них участвовал, мне,
естественно, трудно решить, что же наиболее достойно опубликования. Я
последую старому моему правилу: отдавать предпочтение тем случаям, которые
представляют интерес не с точки зрения чудовищности преступления, а с
точки зрения тонкости и драматической неожиданности его раскрытия. Вот
почему мне хотелось бы описать дело мисс Вайолет Смит, одинокой
велосипедистки из Чарлингтона, и весьма интересное расследование,
неожиданно оборвавшееся трагедией. Я бы не сказал, что дело это особенно
ярко иллюстрировало удивительный дар, снискавший моему другу заслуженную
славу. Однако есть в нем некоторые особенности, благодаря которым оно
занимает выдающееся место в хронике преступлений, из которых я черпаю
материал для моих настоящих очерков.
Вот записная книжка 1895 года. Да, впервые мы увидели мисс Вайолет
Смит в субботу 23 апреля. Я помню, что визит ее был очень нежелателен для
Холмса: он был всецело поглощен одним сложным и загадочным делом -
преследованием, которому подвергся Джон Винсент Хартен, известный табачный
фабрикант-миллионер. Холмс любил больше всего точную, углубленную и
сосредоточенную работу мысли и терпеть не мог, когда его отвлекали от
разбираемого дела. Но надо было обладать особой черствостью, чтобы
отказаться выслушать молодую прекрасную женщину, высокую, стройную и
гордую, как королева, которая пришла к нам на Бейкер-стрит поздно вечером,
умоляя помочь ей. Холмс уверял ее, что он занят, но это было бесполезно,
ибо молодая дама, видимо, твердо решила, что не уйдет, пока Холмс не
выслушает ее, и выдворить ее можно было разве что силой. Холмс смирился и,
устало улыбаясь, предложил прелестной посетительнице сесть и рассказать,
что ее так встревожило.
- Уж, конечно, не здоровье! - заключил Холмс, окинув ее быстрым
проницательным взглядом. - У такой заядлой велосипедистки плохого здоровья
быть не может!
Та взглянула на свои ноги: действительно, край ботинка был чуть-чуть
стерт от частого соприкосновения с педалью велосипеда.
- Да, я много езжу на велосипеде, мистер Холмс, и это имеет прямое
отношение к цели моего визита.
Холмс подошел к ней и взял ее за руку (наша посетительница не носила
перчаток). Он стал рассматривать ее руку так внимательно и бесстрастно,
как ученый рассматривает редкого представителя животного или растительного
мира.
- Вы, надеюсь, извините меня. Такова моя профессия, - сказал он,
опуская ее руку. - Я чуть не ошибся: решил было, что вы машинистка. Но,
конечно, вы занимаетесь музыкой. Уотсон, обратите внимание на сплющенные
кончики пальцев. Характерно и для пианиста и для машинистки. Но в вашем
лице есть одухотворенность. - Холмс мягким движением повернул ее лицо к
свету. - Машинисткам она несвойственна. Сомнений нет, наша гостья
занимается музыкой.
- Да, мистер Холмс, я учительница музыки.
- И живете за городом, судя по цвету лица.
- Вы не ошиблись. Около Фарнема на границе с Сурреем.
- Прекрасное место. У нас с ним связано много воспоминаний. Помните,
Уотсон, мы занимались там Арчибальдом Стенфордом, подделавшим документы?
Ну, хорошо. Расскажите нам, мисс Вайолет, что же с вами случилось недалеко
от Фарнема на границе с графством Суррей?
Молодая дама изложила очень ясно и точно следующее весьма странное
происшествие.
- Мой покойный отец, мистер Холмс, Джеймс Смит был дирижером оркестра
в одном театре. Когда он умер, у нас с мамой не оказалось ни одного
близкого человека, кроме моего дяди, Ральфа Смита. Но он уехал в Африку
двадцать пять лет назад, и мы ничего о нем по сей день не знаем. После
смерти отца мы остались совершенно без средств. И вот однажды нам сказали
что в "Таймсе" напечатано объявление о том, что нас кто-то разыскивает. Вы
можете легко представить себе наше волнение. Мы решили, что кто-то оставил
нам наследство, и тут же отправились к юристу, имя которого сообщалось в
объявлении. У юриста нам представили двух джентльменов, мистера Каррутерса
и мистера Вудли, - они жили в Южной Африке и приехали домой погостить. Эти
джентльмены сказали нам, что дядя был их друг и что он умер в совершенной
нищете несколько месяцев назад в Иоганнесбурге. Умирая, дядя просил их
найти нас и помочь нам, если мы нуждаемся. Нам показалось странным, что
дядя Ральф, который знать нас не хотел, когда был жив, вдруг, умирая,
проявил такую заботу. Однако мистер Каррутерс объяснил, что дядя услышал о
смерти брата только перед самой своей смертью и очень беспокоился о нашей
судьбе.
- Простите, - сказал Холмс, - а когда произошел этот разговор?
- В декабре прошлого года - четыре месяца назад.
- Прошу вас, продолжайте.
- Этот мистер Вудли сразу же вызвал у меня отвращение. Он строил мне
глазки - пошлый молодой человек с одутловатым лицом, рыжими усиками и
прилизанными волосами. Он показался мне омерзительным; я была уверена, что
Сирил не одобрил бы такое знакомство.
- Его зовут Сирил? - сказал Холмс, улыбаясь.
Молодая посетительница покраснела и засмеялась.
- Да, мистер Холмс, его зовут Сирил Мортон. Он инженер-электрик, и,
надеюсь, мы обвенчаемся в конце лета. Господи, но как же так получилось,
что я о нем заговорила? Я только хотела сказать, что этот мистер Вудли
показался мне отвратительным, а мистер Каррутерс, который был гораздо
старше, производил скорее приятное впечатление. Темноволосый. Цвет лица
желтоватый, нездоровый. Чисто выбрит. У него хорошие манеры и приятная
улыбка. Он почти все время молчал, спросил только, какие у нас средства
остались после смерти отца, и, узнав, что нам совсем не на что жить,
предложил, чтобы я учила музыке его единственную дочь десяти лет. Я
ответила, что мне не хочется оставлять мать одну, но он сказал, что на
субботу и воскресенье я могу ездить домой. Он будет платить мне сто гиней
в год - очень, конечно, хорошие деньги. В конце концов я согласилась и
отправилась жить в Чилтерн-Грэйндж, в шести милях от Фарнема. Мистер
Каррутерс был вдов, хозяйство вела экономка, очень почтенная пожилая
женщина - миссис Диксон. Девочка была просто прелесть. Словом, все
оборачивалось наилучшим образом. Сам мистер Каррутерс был очень мил, любил
музыку, и вечера поэтому проходили очень приятно. А каждую субботу я
уезжала домой в город.
Первым облачком, омрачившим мою жизнь, был приезд мистера Вудли, того
самого молодого человека с рыжими усиками. Он приехал на неделю, но эта
неделя показалась мне длиннее, чем три месяца! Он был ужасный человек,
всем грубил и всех тиранил, но хуже всего было его отношение ко мне. Он
ухаживал за мной самым настойчивым, самым пошлым образом, без конца
хвалился своим богатством, повторял, что если бы я вышла за него замуж, то
у меня были бы лучшие бриллианты в Лондоне, и наконец, когда я объявила
ему, что не желаю иметь с ним ничего общего, он обнял меня, несмотря на
мое сопротивление, и поклялся, что не отпустит, пока я его не поцелую. Он
был страшно силен, и я не могла вырваться из его объятий. К счастью, тут
вошел мистер Каррутерс и буквально оттащил его от меня, после чего нахал
набросился на хозяина дома, сбил его с ног и ударил по лицу. На этом
пребывание мистера Вудли в доме в качестве гостя закончилось. Мистер
Каррутерс извинился передо мной на следующий день и уверил меня, что
никогда впредь я не подвергнусь подобному унижению, - он позаботится об
этом. Действительно, мистер Вудли с тех пор исчез.
Теперь, мистер Холмс, я перехожу к событию, которое побудило меня
обратиться к вам за советом. Каждую субботу я езжу на станцию Фарнем на
велосипеде, чтобы успеть на поезд 12.22. Дорога от Чилтерн-Грэйндж до
станции безлюдна, а особенно она безлюдна там, где с одной стороны
Чарлингтонская пустошь, а с другой - леса вокруг Чарлингтон-холла. Этот
участок дороги тянется больше мили, и трудно себе представить более
пустынную местность. Редко-редко встретишь телегу или одиноко бредущего
крестьянина - и так до самого Круксбери-хилла, где дорога выходит на
шоссе. Проезжая по этому месту две недели назад, я случайно оглянулась и
увидела на расстоянии примерно двух сотен ярдов от меня велосипедиста. Это
был мужчина средних лет, и я заметила у него короткую черную бородку.
Потом я оглянулась опять, но велосипедист исчез, и я о нем забыла.
Представьте мое удивление, мистер Холмс, когда, возвращаясь назад в
понедельник, я заметила опять того же велосипедиста в том же самом месте.
Мое удивление возросло еще больше, когда та же история в точности
повторилась и в следующую субботу и затем в понедельник. Велосипедист все
время держался на почтительном расстоянии от меня, и я никак не могла бы
назвать его поведение назойливым. И все-таки в этом было что-то странное и
неприятное. Я рассказала все мистеру Каррутерсу, он встревожился и сказал,
что заказал лошадь и легкую рессорную коляску, так что я больше не буду
ездить одна по этой безлюдной дороге.
Лошадь и коляску нам обещали доставить на этой неделе, но почему-то
не доставили, и сегодня утром мне пришлось опять ехать одной на велосипеде
до станции. Когда я подъезжала к Чарлингтонской пустоши, я оглянулась -
опять тот же велосипедист. Он опять держался от меня на расстоянии, и я не
могла разглядеть его лица, но одно несомненно: я его не знаю. На нем был
темный костюм, на голове кепка. Что касается черт его лица, то я видела
ясно лишь черную бородку. Почему-то сегодня я не была испугана. Меня
охватило любопытство: кто он и что ему нужно от меня. Я сбавила скорость.
Он сбавил скорость тоже. Я остановилась. Он остановился. Ну хорошо же!
Там, где дорога круто поворачивает, я быстро проехала поворот, а затем
круто остановилась и стала ждать. Я думала, он вылетит из-за поворота и
проскочит мимо меня, не успев "остановиться. Ничего подобного! Он так и не
показался. Я села на велосипед и поехала назад. Вот и поворот, за ним
видна добрая миля дороги, но велосипедист исчез. А ведь дорога нигде не
ответвлялась! Куда он исчез?
Тут Холмс засмеялся, потирая от удовольствия руки.
- Да, случай своеобразный, что и говорить, - сказал он. - Не могли ли
бы вы сказать мне, сколько времени прошло с того момента, как вы проехали
поворот, и до того, когда вы увидели, что на дороге никого нет?
- Не более двух-трех минут.
- Значит, он не мог успеть за это время ни скрыться, двигаясь обратно
по дороге, ни свернуть, потому что никаких ответвлений у дороги нет.
- Совершенно никаких.
- Тогда он свернул на какую-нибудь тропинку влево или вправо.
- Только не на пустошь. Я бы увидела его.
- С помощью метода исключения мы должны сделать вывод, что
велосипедист уехал в сторону усадьбы Чарлингтон-холл, которая стоит, если
не ошибаюсь, недалеко от дороги. Что еще вы можете сказать?
- Ничего, мистер Холмс, кроме того, что это меня сильно взволновало,
и я поняла, что не успокоюсь, пока не разыщу вас и не попрошу у вас
совета.
Некоторое время Холмс молчал.
- А где работает тот джентльмен, с которым вы помолвлены? - наконец
спросил он.
- В компании "Мидленд электрик", в Ковентри.
- Мог бы он неожиданно нагрянуть к вам, не сообщив предварительно о
своем визите?
- Что вы, мистер Холмс! Никогда в жизни. Я достаточно хорошо его
знаю!
- Есть у вас еще поклонники?
- Было несколько перед тем, как я познакомилась с Сирилом.
- А потом?
- Потом этот ужасный Вудли, если, конечно, можно назвать его
поклонником?
- А кто-нибудь еще?
Наша прелестная посетительница была, видимо, несколько смущена.
- Так кто же? - повторил Холмс.
- Я не знаю, может быть, это - мое воображение, но иногда мне
кажется, что мистер Каррутерс, у которого я работаю, не совсем ко мне...
равнодушен. Мы ведь проводим столько времени вместе! Я ему аккомпанирую по
вечерам. Он никогда и словом не обмолвился ни о чем. Он настоящий
джентльмен. Но вы знаете, что любая девушка догадывается о таких вещах без
слов.

- Хм, - Холмс нахмурился. - Чем он зарабатывает на жизнь?
- Он богатый человек.
- И не держит выезд?
- Во всяком случае, он вполне обеспечен. Раза два или три в неделю он
отправляется в город. Его интересуют акции южноафриканских золотых
приисков.
- Я попрошу вас, мисс Смит, уведомлять меня обо всех дальнейших
событиях. Я теперь очень занят, но я найду время, чтобы навести некоторые
справки, касающиеся вашего дела. А пока что, прошу вас, не предпринимайте
без моего ведома никаких шагов. До свидания, и надеюсь, что мы услышим от
вас хорошие вести.
Посетительница ушла.
- Что ж, это естественно, что у такой девушки есть поклонники, -
проговорил Холмс, пыхтя своей трубкой. - И один из них решил ее
преследовать на велосипеде на безлюдной дороге. Наверняка ее тайный
воздыхатель. Но, между прочим, Уотсон, в этом деле есть интересные детали,
наводящие на размышления.
- Вы хотите сказать: странно, что этот воздыхатель появляется только
на одном участке дороги.
- Совершенно верно. Прежде всего мы должны выяснить, кто живет в
Чарлингтон-холле. Затем надо узнать, что связывает Каррутерса и Вудли,
поскольку ясно, что люди они совершенно разные. Почему оба они начали с
таким рвением разыскивать родственников Ральфа Смита? Еще одна неясность:
что это за странный хозяин, который платит гувернантке жалованье вдвое
выше обычного и в то же время не держит лошадей, хотя живет в шести милях
от станции? Да, Уотсон, все это странно, очень странно.
- Вы поедете туда?
- Нет, дорогой Уотсон. Поедете вы. В конце концов, возможно, что это
какая-нибудь пустяковая интрижка, и я не могу ради нее прерывать важное
расследование. В понедельник рано утром поезжайте в Фарнем, спрячьтесь
недалеко от Чарлингтон-холла, наблюдайте и действуйте по своему
усмотрению. Затем вы должны разузнать, кто живет в этом Чарлингтон-холле,
вернуться и рассказать мне обо всем, что узнали. А теперь, Уотсон, ни
одного больше слова об этом деле, пока у нас нет надежных фактов, которые
привели бы нас к решению вопроса.
От нашей посетительницы мы узнали, что поезд, с которым она
возвращается в понедельник, отходит от Ватерлоо в 9 часов 50 минут.
Поэтому я отправился из дому очень рано и выехал в 9 часов 13 минут. На
станции Фарнем мне объяснили, где находится Чарлингтон-холл, и я нашел его
без труда. Ошибиться было невозможно: по одну сторону дороги тянется
пустошь, а по другую - живая изгородь из старых тиссов, за которой
начинается парк с великолепными деревьями. Главные ворота парка сложены из
замшелого камня, и оба столба увенчаны позеленевшими дворянскими гербами.
Кроме главного входа, я заметил несколько тропинок между тиссами. Дом не
был виден с дороги, но все окружающее говорило о заброшенности и
запустении.
Равнина была усеяна золотыми островами цветущего дрока, который так и
пылал в лучах яркого весеннего солнца. Я спрятался за одним из таких
островков так, чтобы видеть и ворота усадьбы и достаточно большой участок
дороги в обе стороны. На дороге не было ни души. Затем я увидел
велосипедиста. Он ехал по направлению к станции. Он был в черном костюме,
и я заметил, что у него темная бородка. Он достиг того места, где
начиналось поместье Чарлингтон, спрыгнул с велосипеда, пошел, ведя
велосипед к одной из тропинок, и скрылся за тиссами вместе со своим
велосипедом.
Прошло четверть часа и я увидел нашу велосипедистку - она
возвращалась со станции. Поравнявшись с усадьбой Чарлингтон, она
оглянулась. Несколько мгновений спустя велосипедист вышел из своего
убежища, сел на велосипед и последовал за ней. Нигде кругом - от горизонта
и до горизонта - не было ни души; только две одинокие фигуры - изящная
девушка, державшаяся очень прямо, а на некотором расстоянии от нее -
пригнувшийся к самому рулю бородатый преследователь, явно замышляющий
что-то. Она оглянулась и сбавила скорость. Он тоже сбавил скорость. Она
остановилась. И он остановился, сохраняя расстояние в двести ярдов. Ее
следующее движение было смелым и неожиданным. Она повернула велосипед и
ринулась ему навстречу! Однако он выказал не меньше проворства и помчался
назад. Затем она повернула обратно и поехала дальше. Голова у нее была
гордо поднята, словно она не желала больше замечать своего преследователя.
Он тоже повернул и поехал за ней, сохраняя ту же дистанцию, и наконец обе
фигуры скрылись за поворотом.
Я не покинул своего убежища. И правильно сделал, ибо вскоре я снова
увидел велосипедиста - он возвращался обратно. У ворот усадьбы он повернул
и слез с велосипеда. В течение нескольких минут я все еще мог видеть его:
он стоял под деревьями, и мне показалось, что он поправляет галстук. Затем
он вскочил на велосипед и поехал по аллее, ведущей к дому. Я побежал к
изгороди. Сквозь деревья я разглядел старое серое здание в стиле Тюдор,
ощетинившееся трубами, но так как аллея шла через густой кустарник,
велосипедиста больше не было видно.
Так или иначе, мне представлялось, что я неплохо поработал, и в
отличном расположении духа я вернулся в Фарнем. Местный агент по продаже
недвижимого имущества не мог дать мне никаких сведений о Чарлингтон-холле
и посоветовал обратиться к известной фирме на Пэл-Мэл. Я зашел туда по
пути домой. Представитель фирмы оказался воплощенной любезностью. "Я хотел
бы снять Чарлингтон-холл на лето?" "Нет, к сожалению, это невозможно.
Поздно. Дом сдали примерно месяц назад. Арендовавшего этот дом зовут
мистером Уильямсоном. Весьма почтенный пожилой джентльмен". Вежливый
представитель больше ничего, к сожалению, сообщить не мог, поскольку
деловые операции клиентов фирма хранит в строгой тайне.
Вечером Шерлок Холмс с большим вниманием выслушал мой пространный
доклад, но отнюдь не похвалил меня, на что я, признаться, весьма
рассчитывал. Наоборот, его суровое лицо стало еще более суровым, когда он
комментировал то, что я сделал, и то, что я должен был сделать.
- Во-первых, мой дорогой Уотсон, вы неудачно выбрали пункт
наблюдения. Вы должны были спрятаться за изгородью - тогда вы смогли бы
увидеть с близкого расстояния интересующее нас лицо. Вы же были от него в
нескольких стах ярдов и поэтому можете сообщить мне даже меньше, чем мисс
Смит. Она полагает, что велосипедист незнаком ей; я же, напротив, убежден,
что она знает его. Иначе зачем бы он старался держаться от нее подальше?
Вы говорите, что он низко пригнулся над рулем. Тоже затем, чтобы скрыть
лицо! Словом, вы здорово прошляпили. Этот велосипедист скрылся в доме, и
вы хотели выяснить, кто он. Для этого вы отправились к лондонскому агенту
по недвижимому имуществу!
- А что мне было делать? - спросил я, начиная горячиться.
- Что? Отправиться в ближайший кабачок! Центр всех местных сплетен.
Там бы вам сообщили имя любого обитателя дома - от хозяина до судомойки.
Уильямсон! Это ровно ничего не говорит мне. Если он пожилой человек, то он
не может быть велосипедистом, который сумел успешно скрыться от погони
этой молодой, сильной спортсменки. Что нам дала ваша поездка? Ничего,
кроме того, что наша посетительница сказала нам правду. А я и не
сомневался в этом. Как не сомневался в том, что между велосипедистом и
Чарлингтон-холлом есть связь. Это поместье арендовано неким Уильямсоном.
Что из этого следует? Решительно ничего. Ну, ну, не расстраивайтесь. До
следующей субботы мы мало что можем сделать, а пока я сам наведу кое-какие
справки.
Утром мы получили письмо от мисс Смит. Она коротко и точно описывала
в нем все те события, которые я видел собственными глазами. В нем была
очень важная приписка:
"Я уверена, что вы сохраните в тайне то, что я сейчас напишу: мой
хозяин сделал мне предложение, и пребывание в его доме стало для меня
затруднительным. Я убеждена, что он движим глубоким и достойным уважения
чувством. Но я помолвлена с другим. Он принял мой отказ очень серьезно, но
деликатно. И все таки, вы можете легко представить себе, обстановка в доме
стала несколько напряженной".
- Кажется, наша очаровательная клиентка попала в переделку, - сказал
Холмс, прочтя письмо. - В этом деле больше интересных особенностей и
возможных осложнений, чем я думал сначала. Пожалуй, не мешает мне провести
один день на лоне природы. Поеду-ка я сегодня во второй половине дня и
проверю на месте несколько имеющихся у меня теорий.
День Холмса на лоне природы кончился неожиданно: он вернулся поздно
вечером с рассеченной губой и кровоподтеком на лбу, не говоря уже о том,
что весь его вид был таков, что, право, Скотленд-Ярд мог бы вполне
заинтересоваться им самим. Приключения, пережитые им за день, видимо,
доставили ему огромное удовольствие, и он хохотал от души, рассказывая о
них.
- Я веду сидячий образ жизни, и немножко размяться на свежем воздухе
очень полезно, - сказал он. - Вам известно, что я неплохо владею старинным
английским видом спорта - боксом. Это мне очень пригодилось. Иначе все
могло бы кончиться очень плохо.
Я стал просить его рассказать, что произошло.
- Я нашел тот кабачок - помните, я советовал вам начать с него - и
обиняками задал хозяину несколько вопросов. Болтливый хозяин рассказал мне
все, что меня интересовало. Оказалось, что Уильямсон, седобородый
обитатель Чарлингтон-холла, живет совершенно один, не считая, конечно,
прислуги. Есть слух, что он был священником. Однако два случая,
происшедших за время его короткого пребывания в этой усадьбе, показались
мне странными для священника, и я навел справки в церковном управлении.
Мне ответили, что действительно, священник такой есть, но репутация у него
самая дурная. Хозяин еще рассказал мне, что к этому Уильямсону на субботу
и воскресенье съезжается веселая компания, особенно выделяется один
джентльмен с рыжими усиками по имени Вудли - он в Чарлингтон-холле
завсегдатай. Только он это произнес, дверь отворилась, и вошел мистер
Вудли собственной персоной - он пил пиво в соседней комнате и слышал весь
наш разговор. Он тут же набросился на меня. Кто я такой? Что мне надо?
Какого черта я им интересуюсь? И давай сыпать самыми отборными
ругательствами. Закончил он этот поток коротким, но сильным ударом. Я
увернулся, но не совсем удачно. Зато следующие несколько минут были
восхитительны Вудли замахнулся второй раз, но его предупредил мой удар
прямой левой. Что касается меня, результат у вас перед глазами. Зато
мистера Вудли пришлось свезти домой в телеге. Так закончилась моя
прогулка; я должен признаться, что если не считать огромного удовольствия,
полученного мной лично, польза от моего пребывания на границе с графством
Суррей почти такая же, как от вашей поездки!
В четверг пришло еще одно письмо от нашей клиентки.
"Вас не удивит, конечно, м-р Холмс, - писала она, - что я оставляю
дом м-ра Каррутерса. Даже большое жалованье не может возместить
создавшееся неприятное положение. Коляска и лошадь наконец доставлены, и
если раньше безлюдная дорога и была опасной, то теперь этой опасности нет.
Я вынуждена оставить дом м-ра Каррутерса не только потому, что чувствую
себя с ним неловко, но и потому, что тот отвратительный человек, о котором
я вам говорила, мистер Вудли, появился опять. У него всегда была
отталкивающая внешность, но теперь он просто страшен. С ним, вероятно,
произошел несчастный случай: все лицо у него распухло. Я видела его в
окно, но, к счастью, не встретилась с ним. Он долго говорил о чем-то с
м-ром Каррутерсом, которого сильно взволновал этот разговор. Очевидно,
Вудли живет поблизости, потому что он не ночевал в доме, а утром я его
увидела опять - он пробирался через кусты. Если бы по саду бродил дикий
зверь, то я, право, была бы меньше испугана. Трудно передать то омерзение
и тот страх, которые этот человек во мне вызывает. Как может м-р Каррутерс
выносить его хотя бы одну секунду? Впрочем, все мои треволнения кончатся в
эту субботу".
- Будем надеяться, Уотсон, будем надеяться, - сказал Холмс мрачно. -
Очевидно, сети очень сложной интриги плетутся вокруг этой молодой женщины,
и наша задача - проследить за тем, чтобы никто не тронул ее в субботу. Я
думаю, Уотсон, нам придется выкроить время и поехать с вами вместе в
субботу, не то наше интересное, хотя и незаконченное расследование может
оказаться историей с грустным концом.
Признаюсь, что до сих пор я не относился слишком серьезно к этому
делу. Мне оно казалось странным, причудливым, но никак не опасным. Ничего
не было удивительного, что незнакомец искал случая встретиться с
хорошенькой девушкой. Как можно считать его опасным, если у него не
хватало храбрости приблизиться к ней и он обратился в бегство, когда она
сама попыталась сделать это! Негодяй Вудли был человек иного сорта, но
после того единственного случая, о котором она нам рассказала, он оставил
ее в покое, и когда он опять зашел к Каррутерсу, он даже не встретился с
ней. Велосипедист был, без сомнения, один из воскресных гостей
Чарлингтон-холла, о которых говорил хозяин кабачка; но кто он такой и чего
добивался, оставалось неясным. Я понял, что за всеми этим непонятными
событиями может скрываться трагедия, только когда увидел, как Холмс,
настроенный очень серьезно и решительно, уходя, сунул в карман револьвер.
Дождь кончился, и утро было великолепное. Наши глаза, уставшие от
светло-серых, темно-серых и желтовато-серых тонов Лондона, впивали краски
поросшей вереском пустоши с островками цветущего дрока, ярко горевшего на
солнце. Мы шли с Холмсом по широкой песчаной дороге, наслаждаясь утренней
свежестью, веселым щебетаньем птиц и запахами весны. Дорога пошла в гору.
С гребня Круксбери-хилл мы увидели старый, мрачный Чарлингтон-холл. Его
трубы ощетинились среди старинных дубов, и все же деревья были моложе, чем
дом, который они окружали. Дорога вилась красновато-желтой лентой между
коричневой пустошью и распускающейся зеленью леса. Холмс указал вперед на
черную точку, появившуюся вдали. Коляска! Она двигалась нам навстречу.
Холмс воскликнул с досадой:
- Я рассчитал время так, чтобы у нас было в запасе лишних полчаса! Но
если это ее коляска, то, значит, она спешит к более раннему поезду, и я
боюсь, Уотсон, что она проедет мимо Чарлингтона прежде, чем мы до него
доберемся.
Дорога пошла вниз, и коляска скрылась из виду. Мы бросились вперед. Я
начал задыхаться - вот что значит сидячий образ жизни! Холмс, напротив,
был в прекрасной форме: его поддерживал неистощимый запас нервной энергии.
Шаг его оставался все таким же быстрым и пружинистым. В сотне ярдов от
меня он вдруг остановился, и я увидел, как он в отчаянии махнул рукой. В
то же мгновение из-за поворота показалась пустая коляска, лошади несли во
весь опор, и вожжи волочились по земле.
- Опоздали! - закричал Холмс, когда я подбежал к нему, тяжело дыша. -
Надо же быть таким идиотом! Не подумать о предыдущем поезде! Они похитили
ее, Уотсон, похитили! А может быть, убили! Бог знает, что произошло!
Встаньте на дороге, остановите лошадь! Вот так. Быстрей в коляску! Может,
нам еще удастся исправить последствия моей ошибки.
Мы вскочили в коляску. Холмс повернул лошадей, ударил кнутом, и мы
понеслись. Сразу же за поворотом нам открылась вся дорога между
Чарлингтон-холлом и пустошью. Я схватил Холмса за руку.
- Это он! - крикнул я, задыхаясь от волнения.
Одинокий велосипедист катил нам навстречу. Низко нагнувшись над
рулем, он жал на педали, словно на велосипедной гонке. Вдруг он поднял
голову, увидев нас, затормозил и соскочил с велосипеда. Его иссиня-черная
борода странно выделялась на бледном лице, и глаза горели, как в
лихорадке. Он был ошеломлен, увидев в коляске нас.

- Эй, - заорал он, - стойте! - Он поставил велосипед поперек дороги.
- Где вы взяли эту коляску? Остановитесь же, говорю я вам! - завопил он,
вытаскивая револьвер из бокового кармана. - Остановитесь, или, клянусь
небом, я стреляю в лошадь!
Холмс бросил вожжи мне на колени и выскочил из коляски.
- Вы именно тот человек, которого мы хотим видеть. Где мисс Вайолет
Смит? - Холмс говорил быстро и отчетливо.
- Вот это я и хочу спросить у вас. Вы сидите в ее коляске, значит,
должны знать, где она!
- Коляска неслась пустая. Мы остановили лошадь, сели в нее и
помчались на помощь молодой женщине.
- Боже мой! Боже мой! Что делать? - закричал незнакомец в отчаянии. -
Они схватили ее, этот подлец Вудли и бандит-священник. Быстрее, быстрее,
если вы действительно ее друг! Помогите мне, и мы спасем ее, даже если для
этого необходимо, чтобы мой труп гнил в Чарлингтонском лесу!
С пистолетом в руке он побежал, не помня себя, к тропинке между
тиссами. Холмс бросился за ним, я за Холмсом, оставив лошадь пастись у
дороги.
- Вот где они шли, - сказал Холмс, указывая на следы ног вдоль
тропинки. - Эй, постойте-ка! Что это там в кустах?
Молодой человек лет восемнадцати в одежде конюха, с кожаными шнурами
и крагами, лежал навзничь, подогнув колени, на его голове зияла глубокая
рана. Он был без сознания, но жив. Я взглянул на рану и понял, что кость
не задета.
- Это Питер, конюх! - закричал незнакомец. - Он ее вез! Негодяи
стащили его с коляски и оглушили. Пусть он лежит. Сейчас мы ему помочь не
можем, но ее мы можем спасти от худшей участи, которая только может
выпасть на долю женщины.
Мы помчались по тропинке, которая вилась между деревьями. Когда мы
достигли кустов, окаймлявших дом. Холмс остановился.
- Они не в доме. Вот их следы. Они идут влево, у лавровых кустов! Ну,
конечно, так и есть!
Последние слова он сказал потому, что вдруг из-за кустов послышался
пронзительный женский крик, полный ужаса. Затем крик оборвался и на самой
высокой ноте перешел в хрип.
- Сюда! Сюда! Они в аллее для игры в кегли! - кричал незнакомец,
продираясь сквозь кусты. - Собаки, трусливые собаки! За мной, джентльмены!
Поздно! Поздно! Клянусь всем святым, что поздно!
Кусты неожиданно расступились, и мы очутились на прелестной лужайке.
На противоположном ее конце, под сенью могучего дуба, расположилось
необычайное трио. Наша клиентка прислонилась к дереву, видимо, теряя
сознание; рот у нее был завязан платком. Перед ней, расставив ноги, стоял
свирепого вида молодой человек с бульдожьим лицом и рыжими усами. Одной
рукой он подбоченился, в другой держал хлыст, весь его облик выражал
презрительный вызов. Между ними находился пожилой человек с седой бородой;
поверх его легкого шерстяного костюма была накинута сутана. По-видимому,
он только что совершил обряд бракосочетания, потому что положил библию в
карман как раз в ту минуту, когда мы появились. В виде шутовского
поздравления он похлопал негодяя жениха по плечу.
- Они обвенчаны! - мог лишь выговорить я.
- Вперед! - закричал наш проводник и помчался через лужайку, а Холмс
и я за ним.
Когда мы приблизились, молодая дама, боясь упасть, судорожно
схватилась за дерево. Уильямсон, бывший священник, поклонился нам с
издевательской вежливостью, а негодяй Вудли важно выступил вперед. Он
хохотал в восторге от своей проделки.
- Сними бороду, Боб, - сказал он, - я тебя сразу узнал. Ты и твои
друзья примчались как раз вовремя, для того, чтобы я мог представить вам
миссис Вудли.
Ответ нашего спутника был неожиданным. Он сорвал с себя бороду - она
действительно была приставной - и с яростью отшвырнул ее прочь. Оказалось,
что у него продолговатое, нездорового цвета, чисто выбритое лицо.
- Да, я Боб Каррутерс, - сказал он, прицелившись из пистолета в
Вудли, который наступал на него, угрожающе размахивая хлыстом. - И я
сделаю все, чтобы смыть оскорбление, нанесенное этой девушке, даже если
меня за это повесят. Я сказал тебе, негодяй, что с тобой будет, если ты не
оставишь ее в покое, и, клянусь господом богом, я сдержу свое слово!
- Но ты опоздал, голубчик. Она моя жена!
- Не жена, а вдова!
Раздался выстрел, и я увидел, как на жилете Вудли вдруг выступило и
расплылось кровавое пятно. Он завертелся на месте и рухнул навзничь;
смертельная бледность вдруг покрыла пятнами его отвратительное, кирпичного
цвета лицо. Старый Уильямсон, так и не снявший сутаны, разразился при этом
такими ругательствами, каких я никогда еще не слышал, и тоже выхватил
револьвер, но Холмс опередил его, направив на него дуло своего оружия.
- Довольно, - резко сказал мой друг. - Бросьте револьвер! Уотсон,
подберите его. Так, приставьте к его голове. Благодарю вас. А вы,
Каррутерс, дайте ваш револьвер мне. Хватит кровопролития. Давайте, давайте
его сюда!
- Кто вы такой?
- Шерлок Холмс.
- Не может быть!
- Я вижу, вам известно мое имя. Тем лучше. Я буду представлять
официальную полицию впредь до ее прибытия. Эй вы, послушайте! - закричал
он испуганному конюху, который появился на краю лужайки, под деревьями. -
Подите сюда. Возьмите вот эту записку и гоните вовсю в Фарнем. - Он
написал несколько слов на листке своего блокнота. - Отдайте это начальнику
полицейского участка. А пока вместо него я.
Могучий ум Холмса и его воля теперь управляли этой трагической
сценой, все остальные участники лишь подчинялись ему. Уильямсон и
Каррутерс отнесли раненого Вудли в дом, в то время как я предложил руку
испуганной девушке. Раненого положили на кровать, и по просьбе Холмса я
осмотрел его. Я нашел Холмса в увешанной старинными гобеленами столовой,
двое арестованных сидели против него.
- Он будет жить, - сказал я.
- Что? - вскочил на ноги Каррутерс. - Я пойду наверх и прикончу его.
Не хотите ли вы сказать, что эта девушка, этот ангел будет на всю жизнь
прикована к этому чудовищу Джеку Вудли?
- На этот счет можете не беспокоиться, - сказал Холмс. - Есть по
крайней мере две причины, в силу которых она ни в коем случае не будет его
женой. Прежде всего мы поставим вопрос о том, имел ли мистер Уильямсон
право венчать.
- Я принял сан, - сказал старый негодяй.
- Которого вас потом лишили.
- Священник останется священником всегда.
- Сомневаюсь. А как насчет разрешения на заключение брака?
- Оно у меня в кармане.
- В таком случае вы достали его мошенническим образом. Как бы то ни
было, венчание по принуждению - это не венчание, а серьезное преступление,
в чем вы скоро убедитесь. Думаю, что у вас будет по меньшей мере десять
лет, чтобы обдумать это хорошенько. Что касается вас, Каррутерс, то,
право, лучше бы вы не вынимали из кармана этот злосчастный пистолет!
- Теперь я вижу, что вы правы, мистер Холмс. Но поймите: я люблю эту
девушку, и я впервые узнал, что значит любить. Какие я предпринимал
предосторожности, чтобы уберечь ее! И вдруг все пошло прахом, и она
оказалась во власти самого свирепого негодяя в Южной Африке, имя которого
наводит ужас на всех от Кимберли до Иоганнесбурга. Поверите ли, мистер
Холмс? С тех пор, как эта девушка стала у меня работать, я ни разу не
отпустил ее домой одну, потому что знал о сборищах этих негодяев. Я каждый
раз садился на велосипед и сопровождал ее. Конечно, я держался на
почтительном расстоянии и, кроме того, надевал поддельную бороду, чтобы
она не узнала меня. Мисс Смит так независима и горда, она ни за что не
осталась бы работать у меня, если бы узнала, что я всюду сопровождаю ее.
- Почему же вы не сказали ей об опасности?
- Потому что и в этом случае она бы покинула меня. Я просто не мог
этого сделать. Хотя она и не любила меня, для меня было счастьем видеть ее
в доме, слышать звук ее голоса.
- Вот что, - сказал я, - вы называете это любовью, мистер Каррутерс,
а по-моему, это называется эгоизмом.
- Может быть, вы и правы. Но разве любовь и эгоизм не сопутствуют
друг другу? Словом, я не мог допустить и мысли, что она покинет меня.
Кроме того, планы этих бандитов таковы, что ей необходима была защита.
Потом пришла телеграмма, и я понял, что теперь они начнут действовать.
- Какая телеграмма?
Каррутерс вытащил ее из кармана.
- Вот она, - сказал он.
Содержание телеграммы было простым и коротким:
"Старик умер".
- Хм! - сказал Холмс. - Мне кажется, я вижу всю цепь событий и
понимаю, почему телеграмма сыграла роковую роль. Но раз уж мы все равно
сидим и ждем, может быть, вы расскажете нам, что знаете.
Тут старый негодяй в сутане разразился бранью.
- Клянусь всем святым, - заорал он, - если ты донесешь на нас, Боб
Каррутерс, то я сделаю с тобой то, что ты сделал с Джеком Вудли! Насчет
девчонки можешь приходить в телячий восторг сколько душе угодно, это твое
дело. Но если ты продашь своих друзей этому фараону в штатском, будешь
последней собакой, ясно?
- Вашему преосвященству незачем так волноваться, - сказал Холмс,
закуривая. - Дело и так совершенно ясно, и если я интересуюсь некоторыми
детали ми, то лишь из чистой любознательности. Впрочем, если не хотите
рассказывать, то давайте расскажу я, и тогда вы увидите, как мало вы
можете скрыть. Прежде всего, вы трое - то есть вы, Уильямсон, вы,
Каррутерс, и Вудли - приехали из Южной Африки в надежде на...
- Ложь номер один! - закричал священник. - Я увидел их в первый раз
два месяца назад и никогда не был в Африке. Скушайте на здоровье, дорогой
мистер Не-суйте-нос-в-чужие-дела!
- Да, мы познакомились только два месяца назад, - сказал Каррутерс.
- Хорошо, значит, вы двое приехали из Африки. Его преосвященство -
продукт отечественного производства. В Южной Африке вы были знакомы с
Ральфом Смитом. У вас были основания предполагать, что он не протянет
долго. Вы разузнали, что наследство его должна получить племянница. Ну
как, все правильно?
Каррутерс кивнул, а Уильямсон опять разразился проклятиями.
- Девушка была ближайшей родственницей, и вы знали, что дядя не
оставил завещания.
- Он не умел ни читать, ни писать, - сказал Каррутерс.
- Итак, вы приехали сюда вдвоем и разыскали девушку. Вы решили, что
один из вас женится на ней, а другой получит свою долю добычи. Роль мужа
должен был сыграть Вудли. Почему?
- Мы разыграли это в карты еще на пароходе. Он выиграл.
- Понимаю. Вы пригласили девушку к себе в качестве гувернантки, чтобы
Вудли мог ухаживать за ней. Но она быстро раскусила этого пьяного негодяя
и наотрез отказалась знать его. А тут вы полюбили девушку, и уже поэтому
вся затея должна была провалиться. Мысль о том, что она будет принадлежать
этому негодяю, была теперь невыносима для вас.
- Невыносима, клянусь небом, невыносима!
- Между вами произошла ссора. Вудли, разъяренный покинул ваш дом и
принялся осуществлять свой собственный план.
- Сдается мне, Уильямсон, что нам нечего сообщить этому джентльмену!
- Каррутерс горько рассмеялся. - Да, мы поссорились. Он ударил меня, и я
упал. Теперь, во всяком случае, я с ним расквитался за это. Потом он
исчез. Познакомился с этим святым отцом. Я узнал, что они поселились в том
доме у дороги. Я чувствовал, они замышляют что-то недоброе, и не спускал с
нее глаз. Иногда я заходил к ним, чтобы разузнать их планы. Позавчера
Вудли зашел ко мне с телеграммой, извещавшей, что Ральф Смит умер. Он
спросил меня, намерен ли я участвовать в сделке. Я сказал, что нет. Он
тогда спросил, согласен ли я жениться на ней и отдать ему долю наследства.
Я сказал, что согласен, но она этого не желает. Тогда он заявил: "Выдадим
ее за тебя замуж, а через неделю или две настроение у нее переменится". Я
сказал, что не хочу ничего делать силой. Он стал ругаться, как последний
негодяй, хотя, впрочем, он и есть последний негодяй. Заявил, что так или
иначе он своего добьется, и ушел. В эту субботу она уезжала от меня. Я
достал коляску, чтобы садовник отвез ее на станцию, но все равно меня
одолело беспокойство, и я поехал за ней на велосипеде. Но она уже отъехала
довольно далеко, и когда я догнал коляску, было уже поздно. Я это понял,
когда в коляске вместо нее увидел вас.
Холмс встал и бросил окурок в камин.
- Я оказался таким тупицей, Уотсон! - сказал он. - Вы ведь мне
сказали, что велосипедист поправлял галстук, - помните, когда он шел по
дорожке к дому. Одного этого было достаточно, чтобы распутать всю эту
историю. Так или иначе, мы можем поздравить себя с весьма любопытным,
можно сказать, единственным в своем роде делом. Я вижу, что трое
полицейских идут по дорожке к дому, и я рад, что молодой конюх бодро
поспевает за ними. Таким образом, весьма возможно, что ни он, ни наш
весьма интересный жених не окажутся жертвами сегодняшних приключений. Я
думаю, Уотсон, вы должны сейчас обратить свое профессиональное внимание на
мисс Смит. Если же она оправилась, то мы с удовольствием проводим ее домой
к матери. Если же она еще не совсем пришла в себя, скажите ей, что мы
собираемся послать телеграмму молодому электрику в Мидленд. Это будет
лучшим лекарством. Что касается вас, Каррутерс, то полагаю, вы вполне
заслужили прощение за ваше прежнее участие в этом заговоре. Вот, сэр, моя
карточка, и если мои показания могут помочь вам во время суда, я к вашим
услугам.
Читатель, возможно, заметил, что для меня часто бывает трудно
завершить должным образом мои очерки и сообщить те заключительные
подробности, которые могут его интересовать, - такой напряженной и бурной
была наша с Холмсом деятельность. Каждое дело являлось как бы преддверием
следующего, и как только очередная пьеса кончалась, ее действующие лица
выпадали из нашего поля зрения, ибо мы были слишком заняты, чтобы
интересоваться их судьбой. Однако в моих черновиках есть коротенькая
приписка, относящаяся к данному делу. В ней сказано, что мисс Вайолет Смит
действительно унаследовала большое состояние и сейчас она замужем за
Сирилом Мортоном, старшим партнером фирмы "Мортон и Кеннеди", известных
инженеров-электриков из Вестминстера. Уильямсон и Вудли предстали перед
судом по обвинению в том, что насильно увезли мисс Смит и насильно
произвели обряд венчания: Уильямсон был приговорен к семи годам, Вудли - к
десяти. О судьбе Каррутерса в приписке ничего не сказано, но я уверен, что
к его выстрелу из револьвера суд отнесся с большим снисхождением,
поскольку Вудли имел репутацию опасного негодяя, и несколько месяцев
заключения вполне удовлетворили правосудие.

Хирург с Гастеровских болот

Глава I. ПОЯВЛЕНИЕ НЕИЗВЕСТНОЙ ЖЕНЩИНЫ В КИРКБИ-МАЛЬХАУЗЕ


Городок Киркби-Мальхауз угрюм и открыт всем ветрам. Болота, окружающие
его, сумрачны и неприветливы. Он состоит из одной-единственной улицы; серые
каменные домики, крытые шифером, разбросаны по склонам длинных торфяных
холмов, заросших дроком. Вдали видны очертания гористой местности -
йоркшира; округленные вершины холмов как бы играют в прятки друг с другом.
Вблизи пейзаж имеет желтоватый оттенок, но по мере удаления этот оттенок
переходит в оливковый цвет, за исключением разве только тех мест, где скалы
нарушают однообразие этой бесплодной равнины. С небольшого холма,
расположенного за церковью, можно разглядеть на западе золотые и серебряные
полосы: там пески Моркэмба омываются водами Ирландского моря.
И вот летом 1885 года судьба занесла меня, Джемса Эппертона, в это
заброшенное, уединенное местечко. Здесь не было ничего, что могло бы
заинтересовать меня, но я нашел в этих краях то, о чем давно мечтал:
уединение. Мне надоела никчемная житейская суета, бесплодная борьба. С самых
юных лет я был во власти бурных событий, удивительных испытаний. К тридцати
девяти годам я побывал повсюду. Не было, кажется таких стран, которые бы я
не посетил; вряд ли существовали радости или беды, которые я не испытал бы.
Я был в числе немногочисленных европейцев, впервые проникших на далекие
берега озера Танганьика, дважды побывал в непроходимых безлюдных джунглях,
граничащих с великим плоскогорьем Рорайма. Мне приходилось сражаться под
разными знаменами, я был в армии Джексона в долине Шенандоа, был в войсках
Шанзи на Луаре, и может показаться странным, что после такой бурной жизни я
мог удовлетвориться бесцветным прозябанием в Западном Райдинге. Но
существуют обстоятельства, при которых мозг человека бывает в таком
состоянии экстаза, по сравнению с которым все опасности, все приключения
кажутся обыденными и банальными.
Многие годы я посвятил изучению философий Египта, Индии, Древней
Греции, средневековья. И сейчас наконец-то и? огромного хаоса этих учений
передо мной стали смутно вырисовываться величественные истины. Я, кажется,
был близок к тому, чтобы понять значение символов, которые люди высоких
знаний применяли в своих трудах, желая скрыть драгоценные истины от злых и
грубых людей. Гностики и неоплатоники, халдеи, розенкрейцеры, мистики Индии
- все их учения были мне знакомы, я понимал значение и роль каждого из них.
Для меня терминология Парацельса, загадки алхимиков, видения Сведенборга
имели глубокий смысл и содержание. Мне удалось расшифровать загадочные
надписи Эль-Сирма, я понимал значение странных письмен, начертанных
неизвестным народом на отвесных скалах Южного Туркестана. Поглощенный этими
великим" захватывающими проблемами, я ничего не требовал от жизни, за
исключением скромного уголка для меня и моих книг, возможности продолжать
исследования без вмешательства кого бы то ни было.
Но даже в этом уединенном местечке, окруженном торфяными болотами, я,
как оказалось, не смог укрыться от наблюдений посторонних. Когда я проходил
по улице городка, местные жители с любопытством глядели мне вслед, а матери
прятали своих детей. По вечерам, кода мне случалось выглядывать из окна, я
замечал группу глупых поселян, полных любопытства и страха. Они таращили
глаза и вытягивали шеи, стараясь разглядеть меня за работой. Моя болтливая
хозяйка засыпала меня тысячами вопросов по самым ничтожным поводам,
применяла всякие уловки и хитрости, чтобы заставить меня рассказать о самом
себе и своих планах. Все это было достаточно трудно выносить, но когда я
узнал, что вскоре уже не буду единственным жильцом в доме и что какая-то
дама, к тому же иностранка, сняла соседнюю комнату, я понял, что пора
подыскивать себе более спокойное пристанище.
Во время прогулок я хорошо ознакомился с дикой заброшенной местностью у
границ Йоркшира, Ланкашира и Уэстморлэнда. Я нередко бродил по этим местам и
знал их вдоль и поперек. Мне казалось, что мрачное величие пейзажа и
устрашающая тишина и безлюдье этих скалистых мест смогут обеспечить мне
надежное убежище от подглядывания и сплетен.
Случилось как-то, что, блуждая там, я набрел на одинокую, заброшенную
хижину, расположенную, казалось, в самом центре этих пустынных мест. Без
колебаний я решил поселиться в ней. В весеннее половодье ручей Гастер,
текущий с Гастеровских болот, подмыл берег и снес часть стены этой хижины.
Крыша тоже была в плохом состоянии, и все же главная часть дома была
совершенно нетронута, и для меня не составило особых трудов привести все в
порядок. Я не был богат, но все же имел возможность осуществить свою
фантазию, не скупясь на затраты. Из Киркби-Мальхауза прибыли кровельщики,
каменщики, и вскоре одинокая хижина на Гастеровских болотах вновь приобрела
вполне сносный вид.
В доме было две комнаты, которые я обставил совершенно по-разному. У
меня были спартанские вкусы, и первая комната была обставлена именно в этом
духе. Керосиновая плитка Риппенджиля из Бирмингема давала мне возможность
готовить себе пищу; два больших мешка - один с мукой, другой с картофелем -
делали меня независимым от поставок провизии извне. В выборе пищи я был
сторонником пифагорейцев. Поэтому тощим длинноногим овцам, пасшимся на
жесткой траве около ручья Гастер, не приходилось опасаться нового соседа.
Бочонок из-под нефти в десять галлонов служил мне буфетом, а список мебели
включал только квадратный стол, сосновый стул и низенькую кровать на
колесиках.
Как видите, обстановка этой комнаты была совсем неприглядной, почти
нищенской, но зато ее скромность с избытком возмещалась роскошью помещения,
предназначенного для моих научных занятий. Я всегда придерживался той точки
зрения, что для плодотворной работы ума необходима обстановка, которая
гармонировала бы с его деятельностью, и что наиболее возвышенные и
отвлеченные идеи требуют окружения, радующего взор и эстетические чувства.
Комната, предназначенная для моих занятий, была обставлена мрачно и
торжественно, что должно было гармонировать с моими мыслями. Стены и потолок
я оклеил черной блестящей бумагой, на которой золотом были начертаны
причудливые и мрачные узоры. Черные бархатные занавески закрывали
единственное окно с граненым стеклом; толстый и мягкий бархатный ковер
поглощал звуки шагов. Вдоль карниза были протянуты золотые прутья, на
которых висели шесть мрачных и фантастических картин, созвучных моему
настроению. С центра потолка спускалась одна- единственная золотая нить,
такая тонкая, что ее едва можно было различить, но зато очень крепкая. На
ней висел золотой голубь с распростертыми крыльями. Птица была полая, и в
ней находилась ароматическая жидкость. Фигура, изображающая сильфа,
причудливо украшенная розовым хрусталем, парила над лампой и рассеивала
мягкий свет. Бронзовый камин, выложенный малахитом, две тигровые шкуры на
ковре, стол с инкрустациями из бронзы и два мягких кресла, отделанных плюшем
янтарного цвета и слоновой костью, завершали обстановку моего рабочего
кабинета, не считая длинных полок с книгами, протянувшихся под окном. Здесь
были самые лучшие произведения тех, кто посвятил себя изучению тайны жизни.
Беме, Сведенборг, Дамтон, Берто, Лацци, Синнет, Гардиндж, Бриттен, Дэнлоп,
Эмберли, Винвуд Рид, де Муссо, Алан Кардек, Лепсиус, Сефер, Тольдо и аббат
Любуа - таков далеко не полный перечень авторов, произведения которых были
размещены на моих дубовых полках. Когда по ночам горела лампа и ее бледный
мерцающий свет падал на мрачную и странную обстановку, создавалось именно то
настроение, которое было мне необходимо. Кроме того, это настроение
усиливалось завыванием ветра, который проносился над окружавшей меня унылой
пустыней. Я думал, что здесь-то наконец я нашел тихую пристань в бурном
потоке жизни, здесь я смогу спокойно жить и работать, забыв обо всем и
позабытый всеми.
Но прежде чем я достиг этой тихой пристани, мне суждено было
почувствовать, что я все же являюсь частицей рода человеческого и что нет
возможности совсем порвать узы, связующие нас с себе подобными.
Я уже заканчивал сборы по переезду в мой новый дом, как вдруг однажды
вечером я услышал грубый голос моей хозяйки, которая кого-то радостно
приветствовала. А вскоре легкие и быстрые шаги прошелестели мимо двери моего
кабинета, и я понял, что новая соседка заняла свою комнату. Итак, опасения
оправдались, мои научные занятия были поставлены под угрозу из-за вторжения
этой женщины. И я мысленно дал себе клятву, что вечер следующего дня я
встречу на новой квартире, в тиши своего кабинета, вдали от мирских помех.
На другой день я, как обычно, встал очень рано и был удивлен, увидев из
окна мою новую соседку, которая, опустив голову, шла узкой тропинкой со
стороны болот. В руках она несла охапку диких цветов. Это была высокая
девушка, в облике которой чувствовались изящество, утонченность, резко
отличавшие ее от обитателей наших мест Она быстро и легко прошла по тропинке
и, войдя через калитку в дальнем конце сада, села на зеленую скамью перед
моим окном. Рассыпав на коленях цветы, она принялась приводить их в порядок.
Я увидел величавую, красиво посаженную головку девушки и вдруг понял, что
она необыкновенно прекрасна. Ее лицо, овальное, оливкового цвета, с черными
блестящими глазами и нежными губами, было скорее испанского типа, чем
английского. С обеих сторон ее грациозной царственной шейки спадали из-под
широкополой соломенной шляпы два тугих локона иссиня-черных волос Правда,
меня удивило, что ее ботинки и подол юбки свидетельствовали о долгой ходьбе
по болоту, а не о краткой утренней прогулке, как вначале подумал. Легкое
платье девушки было в пятнах, мокрое, на подошвах ботинок налип толстый слой
желтой болотной почвы. Лицо казалось усталым, сверкающая красота юности была
затуманена тенью внутренних переживаний. И вот, пока я разглядывал ее, она
вдруг разразилась рыданиями и, отбросив цветы, быстро вбежала в дом.
Как я ни был рассеян, как мне ни был противен окружающий мир, меня
вдруг охватил внезапный порыв сочувствия и симпатии при виде этой вспышки
отчаяния, потрясшей странную "прелестную незнакомку. Я снова склонился над
книгами, но мои мысли все время возвращались к гордо и четко очерченному
лицу моей соседки, опущенной головке, испачканному платью, к горю, которое
чувствовалось в каждой черточке ее лица.
Я снова и снова заставал себя за тем, что стою у окна и высматриваю, не
появится ли она опять.
Миссис Адамс, моя хозяйка, обычно приносила завтрак ко мне в комнату, и
я очень редко разрешал ей прерывать течение моих мыслей или отвлекать мой ум
праздной болтовней от более серьезных дел. Но в это утро она вдруг
обнаружила, что я готов слушать ее россказни, и она охотно стала говорить о
нашей прелестной гостье.
- Звать ее Ева Камерон, сэр, - сказала она, - но кто она такая и откуда
появилась, я знаю не больше вашего. Может быть, она приехала в
Киркби-Мальхауз по той же причине, что и вы, сэр.
- Возможно, - заметил я, не обращая внимания на замаскированный вопрос.
- Только думаю, что вряд ли Киркби-Мальхауз мог бы предоставить молодой леди
какие-нибудь особенные развлечения.
- Здесь бывает весело, когда начинается ярмарка, - сказала миссис
Адамс. - Но может быть молодая леди нуждается в отдыхе и укреплении
здоровья?
- Весьма вероятно, - согласился я, размешивая кофе, - и несомненно,
кто-либо из ваших друзей посоветовал ей обратиться в поисках того или
другого к вам и вашему уютному домику.
- Нет, сэр! - воскликнула она. - Тут-то вся и загвоздка. Леди только
что прибыла из Франции, как она узнала обо мне, я просто не приложу ума.
Неделю тому назад ко мне заявляется мужчина, красивый мужчина, сэр и
джентльмен - это было видно с одного взгляда "Вы миссис Адамс? - говорит он.
- Я сниму у вас помещение для мисс Камерон Она приедет через неделю" - так
он сказал. И затем исчез, даже не интересуясь моими условиями. А вчера
вечером приехала и сама леди - тихонькая и удрученная. У нее французский
акцент. Но я заболталась, сэр! Мне нужно пойти заварить чаю, ведь она,
бедняжка, наверно, почувствует себя такой одинокой, проснувшись в чужом
доме.

Глава II. Я НАПРАВЛЯЮСЬ К ГАСТЕРОВСКОМУ БОЛОТУ


Я еще завтракал, когда до меня донеслись грохот посуды и шум шагов моей
хозяйки Она направлялась к своей новой жилице. А спустя мгновение миссис
Адамс, пробежав по коридору, ворвалась в мою комнату с воздетыми руками и
испуганным взглядом.
- Господи боже мои! - кричала она. - Уж простите, что обеспокоила вас,
сэр, но я так перепугалась из-за молодой леди: ее нет дома.
- Как так, - сказал я, - вон она где. - Я поднялся со стула и взглянул
в окно. - Она перебирает - цветы, которые оставила на скамейке.
- О сэр, поглядите-ка на ее ботинки и платье, - с негодованием
воскликнула хозяйка. - Хотелось бы мне, чтобы здесь была ее мать, очень
хотелось бы. Где она пропадала, я не знаю, но ее кровать не тронута.
- Очевидно, она гуляла. Хотя время было, конечно, не совсем подходящим,
- ответил я.
Миссис Адамс поджала губы и покачала головой. Но пока она стояла у
окна, девушка с улыбкой взглянула вверх и веселым жестом попросила открыть
окно.
- Вы приготовили мне чаю? - спросила она ясным и мягким голосом с
легким французским акцентом.
- Он в вашей комнате, мисс.
Мисс Камерон собрала цветы в подол, и через мгновение мы услышали по
ступенькам ее легкую эластичную походку. Итак, эта удивительная незнакомка
бродила где-то всю ночь. Что могло заставить ее покинуть свою уютную комнату
и отправиться к этим мрачным холмам, открытым всем ветрам? Было ли это
только следствие неугомонного нрава, любви к приключениям? А может быть, это
ночное путешествие имело более веские причины?
Расхаживая взад и вперед по комнате, я думал о склоненной головке,
скорбном лице и о диком взрыве рыданий, подсмотренном мною в саду. Значит,
ночная прогулка, какова бы ни была ее цель, не допускала мысли о
развлечении. И все же, идя домой, я слышал ее веселый звонкий смех и
голосок, громко протестующий против материнской заботы, с которой миссис
Адамс настаивала, чтобы она тут же сменила испачканное платье. Мои ученые
занятия приучили меня разрешать глубокие и серьезные проблемы, а тут "передо
мной оказалась столь же серьезная человеческая проблема, которая в данный
момент была недоступна моему пониманию.
В то утро я вышел на прогулку по болотам. На обратном пути, когда я
поднялся на холм, возвышающийся над нашей местностью, я вдруг увидел среди
скал мисс Камерон. Она поставила перед собою легкий мольберт с прикрепленной
бумагой и готовилась писать красками великолепный ландшафт скал и поросшей
вереском местности расстилавшейся перед нею. Наблюдая за девушкой, я увидел,
что она беспокойно озирается. Рядом со мною была впадина, заполненная водой,
и я, зачерпнув крышкой своей фляжки воду, подошел к девушке.
- Мне кажется, вам сейчас необходимо это, - сказал я, снимая фуражку и
улыбаясь.
- Спасибо, - ответила она, заполняя водой свою баночку. - Я как раз
разыскивала воду.
- Я имею честь говорит с мисс Камерон? - спросил я. - Я ваш сосед. Моя
фамилия Эппертон. В этих диких краях приходится знакомиться без помощи
посредников: ведь иначе мы никогда не смогли бы познакомиться.
- О, значит, вы тоже живете у миссис Адаме! - воскликнула девушка. - А
я думала, что тут нет никого, кроме местных крестьян.
- Я приезжий, как и вы, - ответил я. - Веду научную работу и приехал
сюда в поисках покоя и тишины.
- Да, здесь действительно тихо, - сказала она, оглядывая огромные
пространства, поросшие вереском. Только одна-единственная тоненькая полоска
серых домиков была видна в отдалении.
- И все же здесь недостаточно тихо, - ответил я, - смеясь. - И потому
мне приходится переселиться в глубь этой болотистой местности для моей
работы требуется полный покой и уединение.
- Неужели вы построили себе жилье на этих болотах? - спросила она,
вскидывая брови.
- Да, и думаю в ближайшие дни поселиться там.
- Ах, как это печально, - воскликнула она. - А где же этот дом, что вы
построили?
- Вон там, - ответил я. - Видите этот ручей, который издали похож на
серебряный пояс. Это ручей Гастер, текущий с Гастеровских болот.
При этих словах она вздрогнула и обратила на меня большие темные
вопрошающие глаза, в которых боролись удивление, недоверие и что-то похожее
на ужас.
- И выбудете жить на Гастеровских болотах?! - воскликнула она.
- Да. А вы что, знаете что-либо о Гастеровских болотах? - спросил я. -
Я думал, что вы совсем чужая в этих краях.
- Это правда. Я никогда не бывала здесь, - ответила она. Но мой брат
рассказывал мне об этих Йоркширских болотах, и, если я не ошибаюсь, он
называл их невероятно дикими и безлюдными.
- Вполне возможно, - сказал я беззаботно. - Это действительно тоскливое
место.
- Но тогда зачем же вам жить там! - воскликнула она с волнением. -
Подумайте об одиночестве, скуке, отсутствии удобств и помощи, которая вдруг
может понадобиться вам.
- Помощи? Какая помощь может мне понадобиться на Гастеровских болотах?
Она опустила глаза и пожала плечами.
- Заболеть можно всюду, - сказал она. - Если бы я была мужчиной, я не
согласилась бы жить в одиночестве на Гастеровских болотах.
- Мне приходилось преодолевать гораздо большие неудобства, чем эти, -
ответил я, смеясь. - Но, боюсь, ваша картина будет испорчена: кажется,
начинается дождь.
Действительно, пора уже было искать укрытия, потому что не успел я
закончить фразу, как пошел сильный дождь. Весело смеясь, моя спутница
набросила на голову легкую шаль и, схватив мольберт, бросилась бежать с
грациозной гибкостью молодой лани по заросшему дроком склону. Я следовал за
нею со складным стулом и коробкой красок.
Это странное заблудшее существо, заброшенное судьбой в нашу деревушку в
Западном Райдинге, в сильнейшей степени возбудило мое любопытство. И по мере
того как я все больше узнавал ее, мое любопытство не только не уменьшалось,
но, напротив, все увеличивалось. Здесь мы были отрезаны от окружающего мира,
и поэтому не требовалось много времени, чтобы между нами возникли чувства
дружбы и взаимного доверия. Мы бродили по утрам на болотах, а вечерами, стоя
на утесе, глядели, как огненное солнце медленно погружается в далекие воды
Моркэмба. О себе девушка говорила откровенно, ничего не скрывая. Ее мать
умерла совсем молодая, юность мисс Камерон провела в бельгийском монастыре,
который она только что окончательно покинула. Ее отец и единственный брат,
говорила она, составляли всю ее семью. И все же, когда разговор случайно
заходил о том, что побудило ее поселиться в такой уединенной местности, она
проявляла странную сдержанность и либо погружалась в безмолвие, либо
переводила разговор на другие темы. В остальном она была превосходным
товарищем; симпатичная, начитанная, с острым и тонким умом и широким
кругозором. И все же какое-то темное облако, которое я заметил еще в первое
утро, как только увидел ее, никогда не покидало девушки. Я не раз замечал,
как ее смех вдруг застывал на губах, как будто какая-то тайная мысль
скрывалась в ней и подавляла ее радость и юное веселье.
Но вот настал вечер перед моим отъездом из Киркби-Мальхауза. Мы сидели
на зеленой скамье в саду. Темные мечтательные глаза мисс Камерон грустно
глядели на мрачные болота. У меня на коленях лежала книга, но я украдкой
разглядывал прелестный профиль девушки, удивляясь, как могли двадцать лет
жизни оставить на ней такой грустный отпечаток.
- Вы много читали? - спросил я. - Сейчас женщины имеют эту возможность
в большей степени, чем их матери. Задумывались ли вы о будущем, о
прохождении курса в колледже или об ученой профессии?
Она устало улыбнулась в ответ.
- У меня нет цели, нет стремлений, - сказала она. - Мое будущее темно,
запутанно, хаотично. Моя жизнь похожа на тропинку в этих болотах. Вы видели
такие тропинки, мсье Эппертон. Она ровные, прямые и четкие только в самом
начале, но потом поворачивают то влево, то вправо по скалам и утесам, пока
не исчезнут в трясине. В Брюсселе моя тропа была прямой, а сейчас, боже мой,
кто может мне сказать, куда она ведет!
- Не нужно быть пророком, чтобы ответить на этот вопрос, мисс Камерон,
- молвил я с отцовской нежностью (ведь я был вдвое старше ее). - Если бы мне
было позволено предсказать ваше будущее, я сказал бы, что вам назначена
участь всех женщин: дать счастье какому-нибудь мужчине.
- Я никогда не выйду замуж, - сказала она твердо, что удивило и немного
рассмешило меня.
- Не выйдете замуж, но почему?
Странное выражение промелькнуло по тонким чертам ее лица, и она стала
нервно рвать травинки около себя.
- Я не могу рисковать, - сказала она дрожащим от волнения голосом.
- Не можете рисковать?
- Нет, это не для меня. У меня другие дела. Та тропинка, о которой я
вам говорила, должна быть пройдена мною в одиночестве.
- Но ведь это ужасно, - сказал я. - Почему ваша участь, мисс Камерой,
должна быть не такой, как у моих сестер или у тысячи других молодых девушек?
Возможно, в вас говорит недоверие к мужчинам или страх перед ними. Конечно,
замужество связано с некоторой долей риска, но оно приносит счастье.
- Риск пришелся бы на долю того мужчины, который женился бы на мне! -
воскликнула она. И вдруг в одно мгновение, как будто поняв, что сказала
слишком много, она вскочила на ноги и закуталась в свою накидку. - Воздух
становится прохладным, мсье Эппертон, - сказала она и быстро исчезла,
оставив меня в размышлении над странными словами, сорвавшимися с ее уст.
Я боялся, что прибытие этой девушки может отвлечь меня от моих занятий,
но я никогда не предполагал, что все мои мысли, мои увлечения могут
измениться за такой короткий промежуток времени. В этот вечер я допоздна
бодрствовал в своей маленькой комнатке, удивляясь собственному поведению.
Мисс Камерон молода, красива, влечет к себе и красотой, и странной тайной,
окружающей ее. Неужели она могла бы отвлечь меня от занятий, которые
заполняли мой ум? Неужели могла бы изменить направление всей моей жизни,
какое я сам наметил для себя? Я не был юнцом, которого могли бы поколебать
или вывести из состояния равновесия черные глазки и нежные улыбки женщин.
Но, как-никак, прошло уже три дня, а мой труд лежал без движения. Ясно, мне
пора уходить отсюда. Я сжал зубы и дал себе клятву, что не пройдет и дня,
как я порву эти нежданные узы и удалюсь в одинокое пристанище, которое
ожидало меня на болотах. На следующее утро, как только я позавтракал,
крестьянин подтащил к моей двери ручную тележку, на которой нужно было
перевезти в новое жилище мои немногочисленные пожитки. Мисс Камерон не
выходила из комнаты, и, хотя я внутренне боролся с ее чарами, я все же был
очень огорчен, боясь, что она даст мне уйти, не сказав ни слова на прощание.
Ручная тележка с грузом книг уже тронулась в путь, и я, пожав руку миссис
Адаме, готовился последовать за ней, когда слышал шелест быстрых шагов по
лестнице. И вот мисс Камерон уже была рядом со Мной, задыхаясь от спешки.
- Так вы уходите, на самом деле уходите?! - воскликнула она.
- Меня зовут мои научные занятия.
- И вы направляетесь к Гастеровским болотам? - спросила девушка.
- Да, к тому домику, что я там построил.
- И вы будете жить там совсем один?
- Со мной будет сотня друзей - вон они там лежат в тележке.
- Ах, книги! - воскликнула она, сопровождая эти слова прелестным,
грациозным пожатием плеч. - Но вы выполните мою просьбу?
- Какую? - спросил я удивленно.
- О, это такой пустяк. Вы не откажете мне, не правда ли?
- Вам стоит только сказать...
Она склонила ко мне свое прелестное личико, на котором была написана
самая напряженная серьезность.
- Вы обещаете запирать на ночь вашу дверь на засов? - сказала она и
исчезла, прежде чем я успел сказать хотя бы слово в ответ на ее удивительную
просьбу.

Мне даже не верилось, что я наконец-то водворился в свое уединенное
жилище, которое окружали многочисленные мрачные гранитные утесы. Более
безрадостной и скучной пустыни мне не приходилось видеть, но в самой этой
безрадостности таилось какое-то обаяние. Что могло здесь, в этих бесплодных
волнообразных холмах или в голубом молчаливом своде неба, отвлечь мои мысли
от высоких дум, в которые я был углублен? Я покинул людей, ушел от них -
хорошо это или плохо - по своей собственной тропинке. Я надеялся забыть
печаль, разочарования, волнения и все прочие мелкие человеческие слабости.
Жить для одной только науки - это самое высокое стремление, которое возможно
в жизни. Но в первую же ночь, которую я провел на Гастеровских болотах,
произошел странный случай, который вновь вернул мои мысли к покинутому мною
миру.
Вечер был мрачный и душный, на западе собирались большие гряды
синевато-багровых облаков. Ночь тянулась медленно, и воздух в моей маленькой
хижине был спертым, и гнетущим. Казалось, какая-то тяжесть лежит у меня на
груди. Издалека донесся низкий стонущий раскат грома. Заснуть было
невозможно. Я оделся и, стоя у дверей хижины, глядел в окружавший меня мрак,
тускло подсвеченный лунным светом. Журчание Гастеровского ручья и монотонное
уханье далекой совы были единственными звуками, достигавшими моего слуха.
Избрав узкую овечью тропку, проходившую возле реки, я прошел по ней с сотню
ярдов и только повернул, чтобы пойти обратно, как вдруг нашедшая туча
закрыла луну и стало совершенно темно. Мрак стал настолько полным, что я не
мог различить ни тропинки под ногами, ни ручья, текущего правее меня, ни
скал с левой стороны. Я медленно шел, пытаясь на ощупь найти путь в густом
мраке, как вдруг раздался грохот грома, ярко сверкнула молния, осветив все
пространство болот. Каждый кустик, каждая скала вырисовывались ясно и четко
в мертвенно-бледном свете. Это продолжалось одно только мгновение, но я
вдруг затрепетал от изумления и страха: на моей тропинке в каких-нибудь
двадцати метрах от меня стояла женщина. Вспышка молнии озарила каждую
черточку ее лица, платья. Я увидел темные глаза, высокую грациозную фигуру.
Ошибки быть не могло. Это была она - Ева Камерон, девушка, которую я, по мои
предположениям, потерял навсегда. Какое-то мгновение я стоял остолбенев.
Неужели это действительно была она или только плод моего воображения? Я
быстро побежал вперед в том направлении, где ее увидел. Громко закричал.
Однако ответа не было. Я кричал снова и снова, однако все было бесполезно.
Вторая вспышка молнии осветила местность, и луна наконец прорвалась из-за
туч. Но хотя я поднялся на холм, с которого была видна вся равнина, заросшая
вереском, я не увидел ни признака этой странной полуночной путешественницы.
А затем я вернулся в свою маленькую хижину, не уверенный, была ли это
действительно мисс Камерон.
В течение трех дней, последовавших за этим полуночным происшествием, я
яростно работал с раннего утра и до поздней ночи. Запирался в четырех стенах
моего рабочего кабинета, и все мои мысли были погружены в книги и рукописи.
Мне казалось, что наконец-то я достиг тихой пристани, оазиса в научных
работах, о котором я так долго мечтал. Но увы! Моим надеждам и замыслам не
было суждено осуществиться. Вскоре со мною произошел ряд странных и
неожиданных событий, которые полностью нарушили монотонность моего
существования.

Глава III. СЕРЫЙ ДОМИК В ЛОЩИНЕ


Это случилось на четвертый или пятый день после моего переселения на
новое место. Я вдруг услышал шаги около дверей, и тут же последовал резкий
стук в дверь, как будто от удара палкой. Взрыв адской машины вряд ли удивил
бы меня в большей степени. Я был уверен, что навсегда отстранил от себя
всякое вторжение посторонних, и вдруг такой бесцеремонный стук, как будто у
меня здесь трактир. В гневе я отбросил книгу и отодвинул засов как раз в то
мгновение, когда пришелец поднял свою палку для того, чтобы повторить свой
стук. Это был высокий мускулистый человек с рыжеватой бородкой, но далеко не
изящный. Пока он стоял, ярко освещенный солнцем, я разглядел его лицо.
Большой мясистый нос, решительные голубые глаза с густыми нависшими бровями,
широкий лоб, весь изборожденный глубокими морщинами, столь не
соответствующими его возрасту. Несмотря на выцветшую фетровую шляпу и
цветастый платок, наброшенный на мускулистую загорелую шею, я с первого
взгляда заметил, что это был интеллигентный, культурный человек. Я ожидал
увидеть какого-нибудь пастуха или неотесанного бродягу, но появление этого
человека, естественно, привело меня в некоторое замешательство.
- Вы удивлены? - спросил он с улыбкой. - Неужели вы полагаете, что вы
единственный человек в мире, стремящийся к уединению? Как видите, в этой
дикой местности, кроме вас, имеются еще и другие отшельники.
- Вы хотите сказать, что живете здесь? - спросил я довольно
недружелюбно.
- Вон там, наверху, - ответил он, указывая направление головой. - И я
подумал, раз мы с вами соседи, мистер Эппертон, мне? следует заглянуть и
узнать, не нужна ли вам моя помощь.
- Благодарю вас, - холодно сказал я, - держа руку на засове двери. - Я
человек со скромными требованиями, и вы ничем не сможете помочь мне: Вы
знаете мое имя, - добавил я помолчав, - а я...
Казалось, он был недоволен моим нелюбезным приемом.
- Я узнал ваше имя от каменщиков, которые здесь работали, - сказал он.
- Что касается меня, то я Хирург с Гастеровских болот. Здесь меня знают под
этим прозвищем. Оно ничуть не хуже любого имени.
- У вас здесь, наверно, не такое уж большое поле деятельности, -
заметили.
- Кроме вас, здесь нет ни души на целые мили во все стороны.
- Мне кажется, вы сами когда-то нуждались в помощи, - заметил я, глядя
на большое белое пятно на загорелой щеке своего гостя, похожее на след от
недавнего воздействия какой-то сильной кислоты.
- Это пустяки, - ответил он кратко, отворачиваясь, однако, чтобы скрыть
этот знак. - Ну я пойду: меня ждет мой товарищ. Так если я смогу быть вам
чем-нибудь полезен, пожалуйста, сообщите мне. Нужно только пройти вдоль
ручья против течения около мили, и вы легко найдете меня. Скажите, у вас
есть засов на двери?
- Да, - ответил я, несколько удивленный этим вопросом.
- Тогда держите дверь на запоре, - сказал он. - Это болото странное
место. Никогда не знаешь, с кем повстречаешься. Лучше остерегаться.
Прощайте.
Он приподнял шляпу, повернулся на каблуках и побрел вдоль берега ручья.
Я все еще стоял, держась за дверь и глядя вслед нежданному посетителю,
когда заметил еще одного обитателя этой дикой местности. На некотором
расстояний, около тропинки, по которой пошел незнакомец, лежал большой серый
валун. Облокотись на него, стоял невысокий сморщенный человек. Он выпрямился
при приближении к нему незнакомца и двинулся ему навстречу.
Они поговорили одну-две минуты, высокий человек несколько раз указывал
головой в мою сторону, как будто передавал о том, что произошло между нами.
Затем они пошли вместе, пока не скрылись, за выступом скалы. Потом я увидел,
как они, поднимались по следующему склону. Мой новый знакомый обхватил рукой
своего старшего приятеля то ли из дружеского расположения, то ли желая
помочь ему преодолеть крутой подъем. Очертания плотной и сильной фигуры
моего посетителя и его тощего сгорбленного товарища были видны на фоне неба.
Обернувшись, они смотрели в мою сторону. Заметив это, я захлопнул дверь,
опасаясь, как бы они не вздумали вернуться. Когда я спустя несколько минут
выглянул из окна, их уже не было.
До самого вечера я тщетно старался вернуть себе безразличное отношение
ко всему окружающему. Чтобы я ни думал, мои мысли возвращались к Хирургу и
его сгорбленному товарищу. Что он имел в виду, говоря о засове моей двери, и
как случилось, что его зловещее предупреждение совпало с прощальными словами
Евы Камерон?.. Я снова и снова размышлял о том, какие причины побудили моих
двух новых соседей, столь различных по возрасту и облику, поселиться вместе
на этих диких, суровых болотах. Может быть, подобно мне они были погружены в
какие- нибудь захватывающие научные исследования? А возможно, сообщничество
в преступлении заставило их избегать людных мест? Ведь должна была быть
какая- нибудь причина, и, очевидно, весьма основательная, чтобы заставить
образованного человека вести такой образ жизни. Только сейчас я начал
понимать, что толпы людей в городе могут в несравненно меньшей степени быть
помехой, чем отдельные лица в глухой местности.
Весь день я работал над египетскими папирусами, но ни запутанные
рассуждения древнего мемфисского философа, ни мистический смысл, заключенный
в страницах старинных книг, не могли отвлечь мой ум от земных дел. К вечеру
я с отчаянием отбросил свою работу. Я был очень раздражен на этого человека
за его бесцеремонное вторжение. Стоя возле ручья, который журчал за дверью
моей хижины, я охлаждал на воздухе разгоряченный лоб и снова обдумывал все с
самого начала. Конечно, загадочность появления двух моих соседей я
заставляет меня так настойчиво думать о лих.
Если бы эта загадка была выяснена, они перестали бы мешать моим
занятиям. Почему бы мне не отправиться к их жилищу и не посмотреть самому
(так, чтобы они не подозревали о моем присутствии), что это за люди? Я не
сомневался, что их образ жизни допускает самое простое и прозаическое
объяснение. Во всяком случае, ветер был прекрасный, а прогулка освежила бы и
тело и ум. Я закурил трубку и отправился по болотам в том направлении, в
котором скрылись оба моих соседа. Солнце уже стояло низко, запад был
огненно-красный, вереск залит темно-розовым светом, вся ширь неба
разрисована самыми разнообразными оттенками, от бледно- зеленого в зените до
яркого темно-красного на горизонте. Палитра, на которой создатель размешивал
свои первоначальные краски, должна была быть огромной. С обеих сторон
гигантские остроконечные вершины Ингльборо и Пеннингента глядели вниз на
сумрачное, унылое пространство, расстилающееся между ними. По мере того как
я шел вперед, суровые болотистые места справа и слева образовывали резко
очерченную долину, в центре которой извивался ручей. По обоим сторонам серые
скалы отмечали границы древнего ледника, морены от которого образовали почву
около моего жилища. Измельченные валуны, крутые откосы и фантастически
разбросанные скалы - все они несли на себе доказательства огромной силы
древнего ледника и показывали места, где его холодные пальцы рвали и ломали
крепкие известняки.
Почти на полпути по этой дикой лощине стояла небольшая группа
искривленных и чахлых дубов. Позади них поднимался в тихий вечерний воздух
тонкий темный столб дыма. Значит, здесь находится дом моих соседей. Вскоре я
смог добраться до прикрытия из линии скал и достигнуть места, с которого
можно было наблюдать за домам, оставаясь незамеченным. Это была небольшая
крытая шифером хижина, по размерам немногим более трех валунов, которые ее
окружали. Как и моя хижина, она, видимо, предназначалась для пастухов, но
тут не понадобилось больших трудов со стороны новых хозяев для приведения ее
в порядок и увеличения размеров жилья. Два небольших окошка, покосившаяся
дверь и облезлый бочонок для дождевой воды - это было все, по чему я мог
составить себе представление об обитателях этого домика. Но даже эти
предметы наводили на размышления, потому что когда я подошел поближе, все
еще скрываясь за скалами, то увидел, что окна были заперты толстыми
железными засовами, а старая дверь обита закреплена железом. Эти странные
меры предосторожности наряду с диким окружением и уединенностью придавали
хижине какой-то жуткий вид. Засунув трубку в карман, я прополз на
четвереньках через папоротник, пока не оказался в ста ярдах от дверей моих
соседей. Дальше я не мог двигаться, опасаясь, что меня заметят.
Только я успел схорониться в своем убежище, как дверь хижины
распахнулась и человек, называвший себя Хирургом с Гастеровских болот, вышел
из дома. В руках у него была лопата. Перед дверью расстилался небольшой
обработанный клочок земли, на котором росли картофель, горох и другие овоща,
и он принялся за прополку, напевая что-то. Хирург был целиком погружен в
свою работу, повернувшись спиной к домику, как вдруг из приоткрытой двери
появилось то самое тощее создание, которое я видел утром. Теперь я заметил,
что это мужчина шестидесяти лет, весь в морщинах, сгорбленный и слабый, с
редкими седыми волосами и длинным бледным лицом. Робкими шагами он добрался
до Хирурга, который не подозревал о его приближении, пока тот не подошел к
нему вплотную. Его шаги, а может быть, дыхание наконец обнаружили его
близость, потому что работавший резко выпрямился и повернулся к старику. Они
шагнули друг другу навстречу, как бы желая поприветствовать один другого, и
вдруг - я даже теперь чувствую тот внезапный ужас, который тогда охватил
меня - высокий мужчина набросился на своего товарища, сбил его с ног и,
схватив на руки, быстро скрылся с ним в хижине.
Хотя за свою богатую приключениями жизнь я видел многое, все же
внезапность и жестокость, свидетелем которых я оказался, заставили меня
содрогнуться. Возраст маленького человечка, его слабое телосложение,
смиренное и униженное поведение - все вызывало чувство негодования на
поступок Хирурга. Я был так возмущен, что хотел броситься к хижине, хотя не
имел при себе никакого оружия. Но вскоре звук голосов изнутри показал, что
жертва пришла в себя. Солнце тем временем опустилось за горизонт, все стало
серо, за исключением красного отблеска на вершине Пеннингента.
Пользуясь наступающим мраком, я подошел к самой хижине и напряг слух,
чтобы узнать, что происходит. Я слышал высокий жалобный голос пожилого
человека и низкий грубый монотонный голос Хирурга, слышал странное
металлическое звяканье и лязг. Немного спустя Хирург вышел, запер за собою
дверь и зашагал взад и вперед, хватаясь за голову и размахивая руками, как
безумный. Затем он почти бегом пошел по долине и вскоре потерялся из виду
среди скал. Когда замер звук его шагов, я вплотную подошел к хижине.
Затворник все еще бормотал что-то и время от времени стонал. Разобрав слова,
я помял, что он молится - пронзительно и многословно. Молитвы он бормотал
быстро и страстно, как это делает человек, чувствуя неминуемую опасность. Я
был охвачен невыразимым трепетом, слушая этот поток жалобных слов одинокого
страдальца, слов, нарушавших ночную тишину и не предназначенных для слуха
постороннего. Я размышлял над тем, следует ли мне вмешаться в это дело, как
вдруг услышал издалека звук шагов возвращающегося Хирурга. Я быстро приник к
оконному стеклу и взглянул внутрь. Комната была освещена мертвенно-бледным
светом, исходящим, как я узнал впоследствии, от химического горна. При его
ярком блеске я увидел множество реторт и пробирок, которые сверкали на столе
и отбрасывали странные, причудливые тени. В дальнем конце комнаты была
деревянная решетка, похожая на клетку для кур, и в ней, все еще погруженный
в молитву, стоял на коленях человек, голос которого я слышал. Его лицо,
озаренное светом горна, вырисовывалось из мрака, как лица на картинах
Рембрандта. Каждая морщинка была видна на коже, похожей на пергамент. Я
успел бросить только беглый взгляд, затем, отпрянув от окна, побежал среди
скал и вереска, не замедляя шага, пока снова не оказался у себя дома. Я был
расстроен и потрясен в большей степени, чем мог ожидать.
Долгие ночные часы я метался и ворочался на подушке. У меня возникло
странное предположение, вызванное сложной аппаратурой, которую я видел.
Могло ли быть, что этот Хирург был занят какими-то секретными ужасными
опытами, которые он производил на своем товарище? Такое предположение могло
объяснить уединенность жизни, которую он вел. Но как примирить это
предположение с теплыми дружескими чувствами между ними, свидетелем которых
был я не далее, как в это утро? Горе или безумие заставляли этого человека
рвать на себе волосы и ломать руки, когда он вышел из хижины? А
очаровательная Ева Камерон, неужели и она была участницей этого темного
дела? А загадочные ночные хождения, которые она совершала, не имели ли они
целью встречаться с моими зловещими соседями? А если так, то какие же
страшные узы могли связывать всех троих? Как я ни старался, я никак не мог
найти удовлетворительного ответа на все эти вопросы.
Проснулся я на рассвете измученный и слабый.
Мои сомнения, действительно ли я видел свою прежнюю соседку в ту ночь,
были наконец разрешены. Идя по тропинке, ведущей к болотам, я увидел в том
месте, где почва была мягкой, отпечаток ботинка, маленького, изящного
женского ботинка. Этот крошечный каблук и высокий подъем могли принадлежать
только моей приятельнице из Киркби-Мальхауза. Некоторое расстояние я шел по
ее следу, пока он не затерялся на жесткой, каменистой почве. И все же он
указывал направление к уединенной зловещей хижине. Какие силы могли гнать
эту хрупкую девушку сквозь ветер, дождь и мрак, через страшные болота на это
странное свидание?!
Но я-то, зачем я позволяю своим мыслям заниматься такими вещами? Разве
я не гордился тем, что живу только своей собственной жизнью вне сферы
интересов других людей? Почему же мои намерения и решения оказались
поколебленными только потону, что я посчитал непонятным поведение своих
соседей? Это было недостойно, это было просто ребячеством. Я заставил себя
не думать об этом и вернулся к прежнему спокойствию. Это было не так просто.
Прошло несколько дней, в продолжение которых я не выходил из своей хижины,
как вдруг новое событие опять встревожило мои мысли.
Я говорил, что ручей протекал по долине у самой моей двери. Спустя
примерно неделю после описанных мною событий я сидел у окна, как вдруг
заметил что-то белое, медленно плывущее по течению. Первой моей мыслью было,
что это тонет овца. Схватив палку, я побежал на берег и выловил этот
предмет. Он оказался большим куском полотна, разорванным в клочья. Но что
придавало ему особо зловещее значение, так это то обстоятельство, что по
кромкам он был забрызган и испачкан кровью. В тех местах, которые
пропитались водой, были заметны только следы крови; в других местах пятна
были четкие и совершенно недавнего происхождения. Я содрогнулся, увидя это.
Полотно могло быть принесено потоком только со стороны хижины в лощине.
Какие ужасные и преступные события оставили этот страшный след? Я тешил себя
мыслью, что дела человеческие не имеют для меня никакого значения, и все же
все мое существо было отхвачено тревогой и желанием узнать, что случилось.
Мог ли я оставаться в стороне, когда такие дела совершаются всего в
какой-нибудь миле от меня? Я чувствовал, что во мне еще живет прежний
человек и что я обязан разгадать эту тайну. Закрыв за собою дверь хижины, я
отправился в лощину по направлению к домику Хирурга. Но мне не понадобилось
далеко идти: я заметил его самого. Он быстро шел по склону холма, бил палкой
кусты дрока и рычал как сумасшедший. При виде этого мои сомнения в
нормальности его рассудка значительно окрепли. Когда он приблизился, я
заметил, что его левая рука была на перевязи. Увидев меня, он в
нерешительности остановился, как будто не зная, подойти ко мне или нет. Но у
меня не было ни малейшего желания говорить с ним, и поэтому я поспешил
дальше, а он продолжал свой путь, все еще крича и нанося удары, палкой
вокруг себя. Когда он скрылся в вереске, я снова пошел к его хижине, решив
найти какое-нибудь объяснение случившемуся. Достигнув жилища Хирурга, я с
удивлением заметил, что обитая железом дверь раскрыта настежь. Почва около
самой двери носила следы борьбы, химическая аппаратура и горн были разбиты и
разбросаны. Но самое подозрительное было то, что мрачная деревянная клетка
была испачкана кровью, а ее несчастный обитатель исчез. У меня упало сердце:
я был убежден, что никогда не увижу его больше на этом свете. По долине было
разбросано несколько пирамид, сложенных из серого камня. И я почему-то
невольно подумал, что под какой-то из этих пирамид скрываются следы
последнего акта, завершившего эту длинную трагедию.
В хижине не было ничего, что могло бы пролить свет на личность моих
соседей. Комната была заполнена химикалиями и различной аппаратурой. В одном
углу был небольшой книжный шкаф с ценными научными трудами, в другом - груда
геологических образцов, собранных на известняках. Мой взор быстро охватил
все эти подробности, но мне было не до тщательного осмотра: я боялся, что
хозяин дома может вернуться и застать меня здесь. Покинув хижину, я поспешил
домой. Тяжесть лежала у меня на сердце. Над уединенным ущельем нависла
жуткая тень нераскрытого преступления, делавшая мрачные болота еще более
мрачными, а дикую местность еще более тоскливой и страшной. Я подумал, не
сообщить ли о том, что я видел, в полицию Ланкастера, но меня пугала
перспектива сделаться свидетелем в "громком деле", страшили докучливые
репортеры, которые будут влезать в мою жизнь. Разве для этого я удалился от
всего, человеческого и поселился в этих диких краях? Мысль о гласности была
мне невыносима. Может быть, лучше подождать, понаблюдать, не предпринимая
решительных шагов, пока не приду к более определенному заключению о том, что
я слышал и видел.
На обратном пути я не встретил Хирурга, но, когда вошел в свою хижину,
был поражен и возмущен, увидя, что кто-то побывал здесь за время моего
отсутствия. Из-под кровати были выдвинуты ящики, стулья отодвинуты от стены.
Даже мой рабочий кабинет не избежал грубого вторжения, потому что на ковре
были ясно видны отпечатки тяжелых ботинок. Я не отличался выдержкой даже в
лучшие времена, а это вторжение и копание в моих вещах привели меня в
бешенство. Посылая проклятья, я схватил с гвоздя свою старую кавалерийскую
саблю и провел пальцем по лезвию. Там посредине была большая зазубрина, где
сабля ударила по ключице баварского артиллериста в те дни, когда мы отбивали
атаки фон-дер Танна под Орлеаном. Сабля была еще достаточно остра и могла
сослужить мне службу. Я положил ее у изголовья постели так, чтобы можно было
легко ее достать. Я был готов дать достойный отпор незваному гостю, как
только он появится.

Глава IV. О ЧЕЛОВЕКЕ, ПРИШЕДШЕМ В НОЧИ


Настала бурная грозная ночь, луна была затемнена клочьями облаков,
ветер дул меланхоличными порывами, рыдая и вздыхая над болотами и заставляя
стонать кустарник. По временам брызги дождя ударяли по оконному стеклу. Я
почти до полуночи просматривал статью Иамбликуса, александрийского ученого,
о бессмертии. Император Юлиан сказал как-то об Иамбликуса, что он был
последователем Платона по времени, но не по гениальности. Наконец, захлопнув
книгу, я открыл дверь и бросил последний взгляд на, мрачные болота и еще
более мрачное небо. И в это мгновение между облаками ярко блеснула- луна, и
я, увидел человека, называвшего себя Хирургом с Гастеровских болот. Он сидел
на корточках на склоне холма среди вереска менее чем в двухстах ярдах от
моей двери, неподвижный как изваяние. Пристальный взгляд Хирурга был
устремлен на дверь моего жилища.
При виде этого стража меня пронзил трепет ужаса: мрачный, загадочный
облик, его создавал вокруг этого человека какие-то странные чары: время, и
место его появления, казалось, предвещали что-то страшное. Но возмущение,
охватившее меня, вернуло мне самообладание, и я, сбросив с себя чувство
растерянности, направился в сторону пришельца. Увидев меня. Хирург поднялся,
повернулся ко мне. Луна освещала его серьезное; заросшее бородой лицо и
сверкающие глаза.
- Что это значит? - воскликнул я, подходя к нему. - Как высмеете
следить за мной?
Я увидел, как вспышка гнева озарила его лицо.
- Жизнь в деревне заставила вас позабыть приличия, - сказал он, - по
болоту разрешается ходить всем.
- А в мой дом, по-вашему, тоже можно всем заходить?! - воскликнул я. -
Вы имели наглость обыскать его сегодня вечером в мое отсутствие.
Он вздрогнул, и на лице его появилось крайнее волнение.
- Клянусь вам, что я тут ни при чем, - воскликнул он. - Я никогда в
жизни не переступал порога вашего дома. О, сэр, поверьте мне, вам грозит
опасность, вам следует остерегаться.
- Ну вас к черту, - сказал я, - Я видел, как вы ударили старика, думая,
что вас никто не заметит. Я был около вашей хижины и знаю все. Если только в
Англии существуют законы, вас повесят за ваше преступление. А что касается
меня, то я старый солдат, я вооружен и запирать дверь не буду. Но если вы
или какой-нибудь другой негодяй попробует перешагнуть мой порог, вы
поплатитесь своей шкурой.
С этими словами я повернулся и направился в свою хижину. Когда я
оглянулся, он еще глядел мне вслед - мрачная фигура с низко опущенной
головой. Я беспокойно спал всю эту ночь, но больше ничего не слышал о
загадочном страже; его не было и утром, когда я выглянул из-за двери.
В течение двух дней ветер свежел и усиливался, налетали шквалы дождя.
Наконец на третью ночь разразилась самая яростная буря, какую я когда-либо
наблюдал в Англии. Гром ревел и грохотал над головой, непрерывное сверкание
молний озаряло небо. Ветер дул порывами, то уносясь с рыданием вдаль, то
вдруг хохоча и воя у моего окна и заставляя дребезжать стекла в рамах. Я
чувствовал, что уснуть не смогу. Не мог и читать. Я наполовину приглушил
свет лампы и, откинувшись на спинку стула, предался мечтам. По всей
вероятности, я потерял всякое представление о времени, потому что не помню,
как долго сидел так, на - грани между размышлением и дремотой. Наконец около
трех или, может быть, четырех часов я, вздрогнув, пришел в себя - не только
пришел в себя: все чувства, все нервы мои были напряжены. Оглядевшись в
тусклом свете, я не обнаружил ничего, что могло бы оправдать мой внезапный
трепет. Знакомая комната, окно, затуманенное дождем, и крепкая деревянная
дверь - все было по-прежнему. Я стал убеждать себя, что какие-нибудь
бесформенные грезы вызвали эту непонятную дрожь, как вдруг в одно мгновение
понял, в чем дело. Это был звук шагов человека около моей хижины. В паузах
между ударами грома, в шуме дождя и ветра я мог различить крадущиеся шаги. Я
сидел, затаив, дыхание, вслушиваясь в эти жуткие звуки. Шаги остановились у
самой моей двери. Теперь я слышал затрудненное дыхание и одышку, как будто
этот человек шел издалека и очень торопился. Сейчас одна только дверь
отделяла меня от ночного бродяги, который с трудом переводил дыхание. Я не
трус, но ночная буря и смутные предостережения, которые мне делали, а также
близость этого странного посетителя в такой степени лишили меня присутствия
духа, что я не мог вымолвить ни слова. И все же я протянул рук и схватил
свою саблю, устремив пристальный взгляд на дверь. Я от всего сердца хотел
одного, чтобы все скорее кончилось. Любая явная опасность была лучше этого
страшного безмолвия, нарушаемого только тяжелым дыханием.
В мерцающем свете угасающей лампы я увидел, что щеколда моей двери
пришла в движение, как будто на нее производилось легкое давление снаружи.
Она медленно поднялась, пока не освободилась от скобы, затем последовала
пауза примерно на десять секунд, в продолжение которых я сидел с широко
раскрытыми глазами и обнаженной саблей. Потом очень медленно дверь стала
поворачиваться на петлях, и свежий ночной воздух со свистом проник через
щель. Кто-то действовал очень осторожно: ржавые петли не издали ни звука.
Когда дверь приоткрылась, я разглядел на пороге темную призрачную фигуру и
бледное лицо, обращенное ко мне. Лицо было человеческое, но в глазах не было
ничего похожего на человеческий взгляд. Они, казалось, горели в темноте
зеленоватым блеском. Вскочив со стула, я поднял было обнаженную саблю, как
вдруг какая-то вторая фигура с диким криком бросилась к двери. При виде ее
мой призрачный посетитель испустил пронзительный вопль и побежал через
болота, визжа, как побитая собака.
Дрожа от недавнего страха, я стоял в дверях, вглядываясь в ночную мглу.
В моих ушах все еще звенели резкие крики беглецов. В этот момент яркая
вспышка молнии осветила как днем всю местность. При этом свете я разглядел
далеко на склоне холма две неясные фигуры, бегущие друг за другом с
невероятной быстротой по заросшей вереском местности. Даже на таком
расстоянии различие между ними не давало возможности ошибиться: первый - это
был маленький человечек, которого я считал мертвым, второй - мой сосед,
Хирург. Короткое мгновение я видел их четко и ясно в неземном свете молнии,
затем тьма сомкнулась, над ними и они исчезли.
Когда я повернулся, чтобы войти в свое жилище, моя нога наступила на
что-то лежащее на пороге. Наклонившись, я поднял этот предмет. Это был
прямой нож, сделанный целиком из свинца, и такой мягкий и хрупкий, что
казалось странным, что его могли применить в качестве оружия. Чтобы сделать
его более безопасным, конец ножа был срезан. Острие, однако, было все же
старательно отточено на камне, что было видно по царапинам, и,
следовательно, оно все же было опасным оружием в руках решительного
человека. Нож, очевидно, выпал из руки старика в момент, когда неожиданное
появление Хирурга обратило его в бегство. Не могло быть ни малейшего
сомнения о цели появления моего ночного посетителя.
"Но что же произошло?" - спросите вы. В моей бродячей жизни я не раз
встречался с такими же странными, удивительными происшествиями, как
описанные мною события. Они также нуждались в исчерпывающих объяснениях.
Жизнь - великий творец удивительных историй, но она, как правило,
заканчивает их, не считаясь ни с какими законами художественного вымысла.
Сейчас, когда я это пишу, передо мною лежит письмо, которое я могу
привести без всяких пояснений. Оно сделает понятным все, что могло
показаться таинственным.

"Лечебница для душевнобольных в Киркби
4 сентября 1885 года

Сэр! Я понимаю, что обязан принести вам свои извинения и объяснить
весьма необычные и, с вашей точки зрения, даже загадочные события, которые
недавно имели место и вторглись в вашу уединенную жизнь. Я должен был бы
прийти к вам в то утро, когда мне удалось разыскать своего отца. Но, зная
ваше нерасположение к посетителям, а также - надеюсь, что вы мне простите
это выражение - зная ваш весьма вспыльчивый характер, я решил, что лучше
обратиться к вам с этим письмом. Во время нашего последнего разговора мне
следовало сказать вам то, что я говорю сейчас. Но ваш намек на какое-то
преступление, в котором вы считали виновным меня, а также ваш неожиданный
уход не позволили мне сделать это.
Мой бедный отец был трудолюбивым практикующим врачом в Бирмингеме, где
до сих пор помнят и уважают его. Десять лет тому назад у него начали
проявляться признаки душевного расстройства, которое мы приписывали
переутомлению и солнечному удару. Чувствуя себя некомпетентным в этом деле,
имеющем столь большое значение, я сразу обратился к весьма авторитетным
лицам в Бирмингеме и Лондоне. В числе прочих мы консультировались с
выдающимся психиатром мистером Фрейзером Брауном, который дал заключение о
заболевании моего отца. Его болезнь по своей природе спорадична, но опасна
во время пароксизмов. "Она может привести к одержимости манией убийства или
к религиозной мании, - сказал он, - а может быть, одновременно к тому и
другому. Месяцами он может быть совершенно здоровым, как мы все, и внезапно
его болезнь может проявиться. Вы возьмете на себя большую ответственность, -
добавил психиатр, - если оставите его без присмотра".
Последующие события показали справедливость этого диагноза. Болезнь
отца быстро приняла характер соединения мании убийства и религиозной мании.
Приступы наступали неожиданно вслед за месяцами здоровья. Было бы излишним
утомлять вас описанием ужасных переживаний, которые пришлось испытать нашей
семьей. Достаточно сказать, что мы благодарим бога, что смогли удержать его
руки от убийства. Свою сестру Еву я послал в Брюссель и посвятил себя
всецело отцу. Он невероятно боялся домов для умалишенным и в периоды
нормального состояния так жалобно умолял не помещать его туда, что у меня не
хватило духа не послушать его. Наконец его приступы стали столь острыми и
опасными, что я решил ради безопасности окружающих увезти его из города в
уединенное место. Таким местом оказались Гастеровские болота, и здесь мы оба
и поселились.
Я обладаю средствами для безбедного существования и увлекаюсь химией.
Вот почему я мог проводить время с достаточным комфортом и пользой. А он,
бедняга, в здравом уме был послушен как дитя; лучшего и более сердечного
сотоварища нельзя и пожелать. Мы вместе с ним соорудили деревянную
перегородку, куда он мог удаляться, когда на него находил приступ, и я
устроил окно и дверь таким образом, чтобы держать его в доме при приближении
безумия. Вспоминая прошлое, могу честно сказать, что я не упустил ни одной
предосторожности, даже необходимые кухонные принадлежности были сделаны из
свинца и затуплены на концах, чтобы помешать ему причинить вред в периоды
безумия.
Спустя несколько месяцев после нашего переселения ему казалось, стало
лучше. Было ли это результатом целительного воздуха или отсутствия
каких-либо внешних побудительных мотивов, но за все время он ни разу не
проявлял признаков своего ужасного расстройства. Ваше прибытие впервые
нарушило его душевное равновесие. Один только взгляд на вас даже издалека
пробудил в нем все болезненные порывы, которые пребывали в скрытом
состоянии. В тот же вечер он крадучись подошел ко мне камнем в руке и убил
бы меня, если бы я не опрокинул его на землю и не запер в клетку, чтобы он
смог прийти в себя. Этот внезапный рецидив, конечно, погрузил меня в
глубокое отчаяние. Два дня я делал все возможное, чтобы успокоить его. На
третий день он, казалось, стал спокойнее, но, увы, это была только хитрость
безумца. Ему удалось вынуть два прутка клетки, и, когда я позабыл об
осторожности, а был погружен в химические исследования, он неожиданно
набросился на меня с ножом в руке. В борьбе он порезал мне предплечье и
скрылся из хижины прежде, чем я опомнился и смог определить, в каком
направлении он бежал. Моя рана была пустяковая, и несколько дней я блуждал
по болотам, продираясь сквозь кустарники, в бесплодных поисках. Я был
уверен, что он сделает покушение на вашу жизнь, и это убеждение усилилось,
когда вы сказали, что кто-то в ваше отсутствие заходил к вам в хижину.
Поэтому-то я и наблюдал за вами в ту ночь. Мертвая, страшно изрезанная овца,
которую я нашел на болотах, доказала мне, что у отца есть запас
продовольствия и что его мания убийства еще не прошла. Наконец, как я
ожидал, он совершил на вас покушение, которое, если бы я не вмешался,
закончилось смертью одного из вас. Он пытался скрыться, боролся как дикий
зверь, но я был в таком же возбуждении, что и он. Мне удалось сбить его с
ног и отвести в хижину. Последние события убедили меня, что все надежды на
его полное выздоровление тщетны, и я на следующее утро доставил его в эту
больницу. Сейчас он начинает приходить в себя.
Разрешите мне, сэр, еще раз выразить свое сожаление по поводу того, что
вы подверглись такому испытанию, и заверить вас в моем совершенном почтении.

Джон Лайт Камерон.

Моя сестра Ева просит передать вам сердечный привет. Она рассказала
мне, как вы познакомились с ней в Киркби-Мальхауэе, а также что вы увидели
ее вечером на болоте. Из этого письма вы поймете, что, когда моя любимая
сестра вернулась из Брюсселя, я не решился привести ее домой, а поселил в
безопасном месте в деревне. Даже тогда я не осмелился показать ей отца, и
только однажды ночью, когда он спал, мы организовали нашу встречу".
Вот и вся история об этих удивительных людях, чья жизненная тропа
пересекла мой путь. С той ужасной ночи я ни разу не слыхал о них и не видел
их, за исключением одного-единственного письма, которое я здесь переписал. Я
все еще живу на Гастеровских болотах, и мой ум все еще погружен в загадки
прошлого. Но когда я брожу по болоту и когда вижу покинутую маленькую серую
хижину среди скал, мой ум все еще обращается к странной драме и двум
удивительным людям, нарушившим мое уединение.

Черный доктор

Бишоп Кроссинг - деревушка, лежащая в десяти милях к юго-западу от
Ливерпуля. В начале семидесятых годов здесь поселился врач, которого звали
Алоиз Лана. В деревне ничего не знали ни о его прошлом, ни о причинах,
побудивших его переехать в этот затерянный утолок Ланкашира. О нем было
известно только две вещи: первое - что он получил медицинский диплом с
отличием в Глазго; второе - что он, без сомнения, принадлежал южной расе.
Кожа его была очень темной, и он наверняка имел примесь индусской крови.
Однако в его внешности преобладали европейские черты; он отличался
хорошими манерами и умением держаться в обществе, это вызывало
предположение, что в его жилах была и капля испанской крови. Смуглая кожа,
волосы цвета воронова крыла, темные глаза, сверкающие из-под густых бровей
- все это резко контрастировало с соломенными волосами и грубоватыми
манерами местных жителей. Нового врача вскоре прозвали "Черным доктором из
Бишоп Кроссинга". В начале это звучало пренебрежительно и с насмешкой, но
шли годы, и это прозвище стали произносить как почетный титул. Вся округа
знала доктора, и слава о нем разнеслась далеко за пределы деревни.
Новый доктор оказался способным хирургом и прекрасным врачом. До его
приезда в этом местечке практиковал Эдвард Рау, сын сэра Вильяма Рау,
ливерпульского консультанта. Однако он не унаследовал таланта отца, и
доктор Лана, благодаря своей внешности и учтивым манерам, скоро потеснил
своего конкурента. Он быстро добился успеха и в обществе. После успешной
операции достопочтенного Джеймса Лаури, второго сына лорда Бельтона, он
был представлен своим пациентом местному светскому обществу. Скоро,
благодаря хорошим манерам и умению вести беседу, он повсюду стал желанным
гостем. Иногда отсутствие родственников и груза прошлого скорее помогает,
чем мешает в продвижении по социальной лестнице. Так, незаурядность
личности доктора, его внешность и обаяние служили лучшей рекомендацией.
Его пациенты находили в нем один - всего один! - недостаток. Он казался
убежденным холостяком. Это было особенно удивительно и потому, что он
занимал большой дом и всем было ясно, что его успешная практика давала
возможность скопить значительное состояние. Вначале местные свахи строили
планы насчет той или иной барышни. Но шли годы, а доктор Лана оставался
холостяком, и все поняли, что по какой-то причине он избегал женитьбы.
Злые языки утверждали, что он уже был женат, и дабы избежать последствий
неравного брака и решил похоронить себя в Бишоп Кроссинге. И вдруг, когда
свахи уже в отчаянье отвернулись от него, объявили о его помолвке с мисс
Фрэнсис Мортон из Лей Холла.
Мисс Мортон была молодой леди, хорошо известной в округе. Ее отец,
Джеймс Холден Мортон, владел большими землями в Бишоп Кроссинге. Однако к
этому времени родители ее умерли, и она жила с единственным братом Артуром
Мортоном, наследником поместья. Мисс Мортон выделялась высоким ростом и
держалась с достоинством. Это была натура живая и порывистая, с сильным
характером. Она познакомилась с доктором Лана на приеме, который
устраивали для гостей в саду. Между ними вспыхнула дружба, которая быстро
переросла в любовь. Ничто не могло сравниться с их преданностью друг
другу. Правда, между ними была разница в возрасте: ему - тридцать семь, а
ей - двадцать четыре; но, кроме этого, не было никаких препятствий для их
брака. Помолвка состоялась в феврале, а свадьбу было решено сыграть в
августе.

Третьего июня доктор Лана получил письмо из-за границы. В маленькой
деревушке начальник почтового отделения является и начальником отделения
сплетен; и мистер Бэнки из Бишоп Кроссинга мог бы многое порассказать про
секреты своих соседей. Об этом письме он сообщил следующее: конверт
выглядел странно, был надписан мужским почерком, письмо отправлено из
Буэнос-Айреса, на нем была аргентинская марка. Насколько ему известно, это
было первое письмо доктору Лана из-за границы; вот почему он так
внимательно рассмотрел его, прежде чем вручить почтальону. Вечером того же
дня его доставили доктору Лана.
На следующее утро - то есть четвертого июня - доктор Лана навестил,
мисс Мортон и долго говорил с ней. Было замечено, что он вернулся домой
очень взволнованный. Мисс Мортон весь день провела в своей комнате;
служанка несколько раз заставала ее в слезах. Через неделю в деревне
только и говорили, что о разрыве помолвки. Поговаривали, что доктор Лана
недостойно обошелся с мо лодой леди, и Артур Мортон, ее брат, грозился
отхлестать его плеткой. В чем именно проявилось недостойное отношение
доктора, было неизвестно. Многие ломали голову, выдвигая те или иные
соображения. Доктор Лана часами бродил вокруг Лей-Холла, не пытаясь войти
в дом. Это было всеми замечено и воспринято как доказательство того, что
совесть его неспокойна. Он перестал посещать воскресную службу, где мог
встретить молодую леди. В журнале "Ланцет" появилось объявление о продаже
практики, и, хотя не называлось никаких имен, многие посчитали, что речь
идет о Бишоп Кроссинге, и доктор Лана собирается уехать из деревушки, где
пользовался почетом и уважением. Таково было положение дел, когда вечером
в понедельник, 21 июня, произошли события, которые превратили простой
деревенский скандал в трагедию и приковали к себе внимание всей Англии. Но
сначала нужно рассказать о некоторых деталях, ибо они очень важны, чтобы
понять все события того вечера.
В доме доктора, кроме него жили всего два человека: почтенная
экономка по имени Марта Вудз и молодая служанка - Мери Поллинт. Кучер и
мальчик, помогавший при операциях, ночевали у себя дома. Вечерами доктор
работал у себя в кабинете, который располагался в боковом крыле дома,
рядом с приемной. Кабинет этот находился довольно далеко от комнат
прислуги. Для удобства пациентов в этой стороне дома был свой вход,
поэтому доктор мог сам впускать посетителей, и об этом никто не знал. И
действительно, нередко больным, которые приходили поздно, открывал сам
доктор: служанка и экономка обычно ложились рано.
В ту ночь Марта Вудз зашла в кабинет доктора в половине десятого и
застала его за письменным столом. Она пожелала ему спокойной ночи,
отправила служанку спать и до 22.45 занималась домашними делами. Когда она
отправилась к себе, часы пробили одиннадцать. Она провела в комнате минут
пятнадцать - двадцать, когда раздался страшный вопль. Она подождала
некоторое время, но все было тихо. Очень обеспокоенная, ибо крик был
громкий и резкий, она набросила халат и поспешила в кабинет доктора.
- Кто там? - раздался резкий голос, когда она забарабанила в дверь.
- Это я, сэр, миссис Вудз.
- Умоляю, оставьте меня в покое! Отправляйтесь к себе! - закричал
голос, который - она была в этом уверена - принадлежал ее хозяину. Но
сказано это было так грубо, и так непохоже на обычную манеру доктора, что
она очень удивилась и обиделась.
- Я подумала, вы звали меня, сэр, - попыталась она объяснить, но
ответа не последовало. Миссис Вудз с обидой отправилась в свою комнату, по
дороге взглянула на часы. Было половина двенадцатого.
В промежуток между одиннадцатью и двенадцатью (она не могла точно
назвать время) к доктору пришла пациентка. Она стучала в дверь, но ответа
не последовало. Эта поздняя пациентка была миссис Мэддинг, жена
деревенского бакалейщика, больного тяжелой формой тифа. Накануне доктор
Лана просил ее зайти вечером и сказать как себя чувствует больной. Она
увидела свет в кабинете, но, постучав в дверь, ведущую в эту часть дома, и
не дождавшись ответа, решила, что доктора вызвали к больному, поэтому она
отправилась домой.
От дома к дороге вела небольшая извилистая аллея, в конце которой
горел фонарь. Когда миссис Мэддинг вышла из ворот, она заметила мужчину,
шедшего по дорожке. Думая, что это доктор, возвращавшийся после визита к
больному, она решила подождать и очень удивилась, увидев Артура Мортона,
молодого сквайра. При свете фонаря она заметила, что он очень возбужден, а
в руке сжимает большой охотничий хлыст. Он направлялся к воротам, когда
она обратилась к нему.

- Доктора нет дома, сэр, - сказала она.
- А вы откуда знаете? - грубо спросил он.
- Я была у входа в приемную.
- Но свет у него горит, - промолвил молодой сквайр, вглядываясь в
темноту. - Это ведь его кабинет, верно?
- Да, сэр, но я уверена, доктора нет дома.
- Ну, что ж, скоро вернется, - сказал молодой Мортон и направился
через ворота, а миссис Мэддинг поспешила домой.
В три часа утра ее муж вновь сочувствовал себя плохо, и она была так
встревожена, что решила безотлагательно вызвать доктора. Когда она
проходила через ворота, то с удивлением заметила, как кто-то прятался в
лавровых кустах. Это был, без сомнения, мужчина и - в этом она была
совершенно уверена - не кто иной, как Артур Мортон. Однако ее столь
занимали собственные дела, что она не обратила на это особого внимания и
поспешила дальше.
Подойдя к дому, она с удивлением убедилась, что в кабинете все еще
горит свет. Миссис Мэддинг принялась стучать в дверь, ведущую в приемную.
Ответа не было. Она стучала несколько раз, но безрезультатно. Ей
показалось странным, что доктор мог лечь спать или выйти из дома, оставив
такой яркий свет. Миссис Мэддинг пришло в голову, что, может быть, он
просто уснул в кресле. Она принялась барабанить в окно кабинета, но тоже
без результата. Обнаружив между занавеской и оконной рамой щелку, она
заглянула внутрь.
Большая лампа на столе освещала всю комнату. Стол был завален книгами
и инструментами. Никого не было видно, и она не заметила ничего
необычного, за исключением того, что в тени стола на ковре лежала грязная
белая перчатка. Затем внезапно, по мере того, как ее глаза привыкали к
свету, она увидела ботинок. Тогда она с ужасом поняла: то, что она вначале
приняла за перчатку, было рукой человека, распростертого на полу.
Понимая, что произошло нечто ужасное, она принялась изо всех сил
звонить в парадную дверь и подняла на ноги экономку, миссис Вудз. Обе
женщины отправились в кабинет доктора, предварительно послав служанку в
полицию.
Наискось от окна, возле стола, нашли мертвого доктора Лана. Он лежал
распростертый на спине. Налицо были признаки насильственной смерти: один
глаз подбит, на лице и шее видны следы кровоподтеков. Черты лица
исказились и казались крупнее обычного. Это заставило предположить, что
смерть наступила от удушья. На докторе была одежда, в которой он принимал
больных, на ногах - матерчатые тапочки, подошвы которых оказались
совершенно чистыми. На ковре, особенно со стороны двери, были следы
грязных башмаков, вероятно, оставленных убийцей. Очевидно, кто-то вошел
через дверь, ведущую в приемную, убил доктора и вышел из дома
незамеченным. Убийцей был мужчина, это было ясно по размеру обуви и по
характеру повреждений на теле покойного. Но дальше полиция зашла в тупик.
Не было обнаружено никаких следов кражи; даже золотые часы доктора
лежали в кармане. В кабинете стоял тяжелый сейф, где доктор держал деньги.
Он оказался запертым, по внутри не было ни пенса. Миссис Вудз полагала,
что там обычно лежала крупная сумма, однако в тот самый день доктор
оплатил наличными большой счет за зерно. Полагали, что именно поэтому, а
не из-за грабителей, сейф и оказался пуст. В комнате не хватало одной
вещи, и это отсутствие наводило на некоторые размышления. Портрет мисс
Мортон, который всегда стоял на столике сбоку, был вынут из рамки и исчез.
Миссис Вудз видела его вечером, когда заходила к хозяину, а теперь он
исчез. На полу нашли зеленую повязку на глаз, которую экономка раньше не
видела. Но такая повязка могла храниться и у доктора, следовательно, не
было ничего, что указывало бы на связь с преступлением.
Все подозрения сводились к одному, и Артур Мортон, молодой сквайр,
был немедленно арестован. Против него были только косвенные улики, но
довольно серьезные. Он был очень предан своей сестре, и многие утверждали,
что после разрыва между ней и доктором Лана, он неоднократно грозился
отомстить ее бывшему возлюбленному.
Было установлено, что его видели около одиннадцати вечера с
охотничьим хлыстом в руке. Он направлялся по аллее к дому доктора. Полиция
сделала вывод, что он ворвался в кабинет доктора, и именно в это время
миссис Вудз услышала крик - кричали то ли от страха, то ли от гнева. Когда
появилась миссис Вудз, доктор Лана, видимо, решил переговорить со своим
посетителем и поэтому велел экономке идти к себе. Разговор продолжался
долго, он становился все более и более напряженным и кончился дракой, в
результате которой доктор Лана лишился жизни. Вскрытие, однако, показало,
что у доктора было больное сердце - об этом никто даже не подозревал, пока
он был жив. Врачи полагали, что смерть в этом случае могла бы произойти и
от ран, которые для здорового человека не были смертельны. Затем Артур
Мортон вынул из рамки фотографию сестры и отправился домой. Но по дороге
он заметил миссис Мэддинг и спрятался в кустах. Такова была версия,
выдвинутая обвинением, и улики выглядели достаточно вескими.
С другой стороны, и у защиты были достаточно серьезные аргументы.
Мортон слыл подвижным и легко возбудимым человеком, как и сестра, но его
уважали и любили все в округе, и казалось, что его открытая и честная
натура не способна на такие поступки. Сам он объяснял происшедшее
следующим образом. Он хотел переговорить с доктором Лана о неотложных
семейных делах (заметим, что он отказался упоминать имя своей сестры).
Обвиняемый не отрицал, что этот разговор, возможно, был бы неприятным. По
дороге он встретил пациентку доктора Лана и узнал, что доктора нет дома.
Он ждал его возвращения до трех утра. Но так как доктора все не было, ему
пришлось отказаться от своего намерения и вернуться домой. Что касается
обстоятельств смерти доктора, то ему об этом известно не больше, чем
констеблю, который его арестовал. Раньше он был близким другом убитого, но
по некоторым обстоятельствам, о которых он предпочитает не говорить, его
чувства изменились.

Несколько фактов говорили в пользу его невиновности. Так, было
установлено, что в половине двенадцатого доктор Лана еще был жив и
находился в своем кабинете. Миссис Вудз была готова поклясться, что именно
в это время она слышала голос доктора. Друзья обвиняемого утверждали, что,
возможно, в это время доктор Лана был уже не один. Крик, который привлек
внимание экономки, странное поведение ее хозяина, его нетерпеливое
желание, чтобы его оставили в покое, - казалось, все указывало на это.
Если так, то представлялось вполне вероятным, что смерть наступила в
промежуток между той минутой, когда экономка услышала крик и тем временем,
когда миссис Мэддинг пришла к дому доктора в первый раз и не смогла
достучаться до него. Но если именно в это время он умер, то было
совершенно ясно, что мистер Мортон никак не причастен к его смерти,
поскольку миссис Мэддинг встретила молодого сквайра позже.
Если эта гипотеза верна и какой-то человек был с доктором Лана до
того времени, как миссис Мэддинг встретила мистера Артура Мортона, то кто
же был этот некто и какие мотивы были у него желать зла доктору? Все
признавали, что, если бы друзья обвиняемого могли пролить свет на это
дело, они бы во многом помогли установлению его невиновности. Но с
течением времени обыватели стали поговаривать, что не было никаких
доказательств того, что кто-то вообще был в доме доктора, кроме молодого
сквайра. Хотя, с другой стороны, многочисленные свидетельства указывали,
что мотивом его прихода были отнюдь не добрые побуждения. В то время,
когда появилась миссис Мэддинг, доктор, возможно, вышел из дома. Он мог
вернуться позже и встретиться с дожидавшимся его Артуром Мортоном.
Некоторые из сторонников обвиняемого придавали большое значение тому
факту, что фотографию его сестры Фрэнсис, исчезнувшую из комнаты доктора,
не обнаружили среди вещей мистера Мортона. Этот аргумент, однако, не очень
принимали во внимание, поскольку у обвиняемого было достаточно времени до
ареста, чтобы сжечь фотографию или уничтожить ее другим способом. Что
касается единственных реальных улик в этом деле - речь идет о грязных
следах на полу, - то они были настолько расплывчатыми на мягком ковре и
стали такими нечеткими, что сделать какие-то серьезные выводы оказалось
просто невозмож но. По виду их вполне мог оставить обвиняемый; далее
доказывалось, что его башмаки после ночи тоже были грязными. Однако в тот
вечер лил сильный дождь, и башмаки всех жителей деревни, возможно,
находились в подобном плачевном состоянии.
Такова неприкрашенная правда об этой череде уникальных романтических
событий, что привлекли внимание всего Ланкашира. Неизвестное происхождение
доктора, его странная, необычная личность; высокое положение человека,
который обвинялся в убийстве; любовная история, предшествующая убийству, -
все это сплелось в один клубок и превратило дело в одну из тех
драматических историй, которые приковывают внимание всей нации. По всем
трем графствам только и говорили, что о деле "Черного доктора" из Бишоп
Кроссинга. Чтобы объяснить известные факты, выдвигалось множество версий.
Но можно с уверенностью сказать, что среди них не было ни одной,
предсказавшей тот неожиданный поворот событий, который вызвал столько
толков в первый день суда и достиг своего апогея во второй. Сейчас, когда
я пишу эти строки, передо мной лежат подшивки "Ланкастер Уикли" с
подробными отчетами. Однако я вынужден ограничить себя лишь кратким
обзором событий первого дня заседаний суда до того момента, когда
выступила мисс Фрэнсис, и ее показания пролили свет на это запутанное
дело.
Мистер Порлок Карр, главный обвинитель, с присущей ему
скрупулезностью выстроил все известные факты. По мере того, как
заканчивался первый день слушания дела, становилось ясно, какая трудная
задача лежала перед мистером Хамфри, защитником обвиняемого. К присяге
привели несколько свидетелей. Они поклялись, что слышали, как обвиняемый
весьма несдержанно отзывался о докторе. Они упоминали и о ярости, с
которой молодой человек говорил о "плохом" отношении доктора к его сестре.
Миссис Мэддинг повторила свои свидетельские показания, рассказав, как
поздно вечером встретила обвиняемого неподалеку от дома доктора. Другой
свидетель показал, что обвиняемый знал о привычке доктора вечерами сидеть
в одиночестве в своем кабинете, расположенном в дальнем крыле дома. Именно
поэтому, считал свидетель, обвиняемый выбрал поздний час: ведь тогда
жертва была целиком в его власти. Слуга из дома сквайра признался, что
слышал, как около трех часов утра вернулся его хозяин. Это подтвердило
показания миссис Мэддинг, которая считала, что видела в кустах именно
мистера Мортона во время своего второго посещения дома доктора. Подробно
разбирался вопрос о грязных башмаках и о сходстве отпечатков следов.
Чувствовалось, что обвинение достаточно потрудилось и, несмотря на
случайность улик, само дело выглядело таким законченным и убедительным,
что судьба под судимого, казалось, была окончательно решена - разве что
защите удалось бы открыть что-то неожиданное. Было три часа, когда
кончились выступления представителей обвинения. В половине пятого, когда
суд вновь собрался после перерыва, произошло нечто непредвиденное. Я
цитирую рассказ об этом событии по журналу, о котором уже упоминал,
опустив описание здания муниципалитета.

"Когда в переполненном здании суда защита вызвала в качестве
свидетеля мисс Фрэнсис Мортон, сестру обвиняемого, это произвело настоящую
сенсацию. Наши читатели помнят, что молодая леди была помолвлена с
доктором Лана, а внезапный разрыв помолвки вызвал гнев ее брата и привел к
преступлению. Мисс Мортон, однако, никоим образом не была замешана в этом
деле, и ее имя не фигурировало ни на следствии, ни на судебном процессе, и
поэтому ее появление в качестве главного свидетеля было неожиданным.
Мисс Фрэнсис Мортон, высокая красивая брюнетка, давала свои показания
тихо, но отчетливо. Было заметно, что она очень волнуется. Она упомянула о
своей помолвке с доктором и о ее разрыве. Это произошло, как она сказала,
по личным мотивам, связанным с семьей доктора. Она вызвала всеобщее
удивление, заявив, что всегда считала возмущение брата нелепым и
несдержанным. На вопрос судьи она ответила прямо, что не таит против
доктора Лана никакой обиды, и, с ее точки зрения, он вел себя безупречно.
Ее брат, не зная всех фактов, встал на другую точку зрения, и она
вынуждена признать, что, несмотря на все ее мольбы, он действительно
угрожал доктору, а в тот вечер, когда произошла трагедия, грозился
"расквитаться с ним". Она сделала все возможное, чтобы успокоить его, но
он очень упрям, когда дело касается его чувств или убеждений.
До этого места показания молодой леди, казалось, говорили скорее
против обвиняемого, чем в его пользу. Вопрос адвоката, однако, осветил это
дело с другой стороны и показал совершенно неожиданную линию, которой
решила придерживаться защита.
М-р Хамфри: Вы верите, что ваш брат мог совершить это преступление?
Судья: Я протестую, мистер Хамфри. Мы собрались сюда обсуждать факты,
а не мнения.
М-р Хамфри: Вы утверждаете, что ваш брат не виновен в смерти Лана?
Мисс Мортон: Да, я это знаю.
М-р Хамфри: Откуда вам это известно?
Мисс Мортон: Потому, что доктор Лана жив.
Публика заволновалась, и допрос свидетеля пришлось на время прервать.
М-р Хамфри: Почему вы утверждаете, что доктор Лана жив?
Мисс Мортон: Потому, что я получила от него письмо, написанное после
его так называемой смерти.
М-р Хамфри: Это письмо у вас с собой?
Мисс Мортон: Да, но я бы предпочла не показывать его.
М-р Хамфри: А конверт цел?
Мисс Мортон: Да, вот он.
М-р Хамфри: Какой штемпель на конверте?
Мисс Мортон: Ливерпуль.
М-р Хамфри: А дата?
Мисс Мортон: 22 июня.
М-р Хамфри: Значит, следующий день после так называемой смерти. Вы
готовы поклясться, что это его почерк, мисс Мортон?
Мисс Мортон: Конечно.
М-р Хамфри: Я вызвал шесть других свидетелей, ваша честь, которые
подтвердят, что это почерк доктора Лана.
Судья: В таком случае, пригласите их завтра.
М-р Порлок Карр (главный обвинитель): Тем временем, ваша честь, мы
требуем представить этот документ нам, чтобы можно было собрать
доказательства того, что мы имеем дело с подделкой почерка джентльмена,
которого все с уверенностью считают покойным. Нет необходимости указывать
уважаемому суду, что эта столь неожиданно возникшая версия может быть
очевидной уловкой друзей обвиняемого, дабы сбить следствие с толку. Я бы
привлек ваше внимание и к тому факту, что молодая леди, по ее собственному
признанию, вероятно, уже имела это письмо во время предварительного
судебного разбирательства в полиции. И сейчас она хочет заставить нас
поверить, что предоставила делу идти своим чередом, хотя у нее в кармане
было доказательство, способ ное в одну минуту положить конец всем
обвинениям.

М-р Хамфри: Мисс Мортон, можете ли вы объяснить это?
Мисс Мортон: Доктор Лана хотел, чтобы его секрет оставался в тайне.
М-р Порлок Карр: Тогда зачем вы раскрыли его?
Мисс Мортон: Чтобы спасти моего брата.
По залу прокатился шепот, явно выражающий симпатию, но судья быстро
навел тишину.
Судья: Как мне представляется, линия защиты теперь зависит от того,
сможете ли вы, мистер Хамфри, сказать нам достаточно ясно, кто же этот
человек, чей труп все друзья и пациенты признали телом доктора Лана.
Присяжный: А кто-нибудь выражал на этот счет сомнения?
М-р Порлок Карр: Насколько мне известно, нет.
М-р Хамфри: Мы надеемся внести необходимую ясность.
Судья: Итак, заседание суда откладывается до завтра.
Такой новый поворот дела возбудил всеобщий интерес. Пресса пока
воздерживалась от комментариев, т.к. судебный процесс еще не кончился.
Повсюду обсуждали, насколько правдивы слова мисс Мортон, и не пустила ли
она в ход уловку, чтобы спасти брата. Было ясно, что если, по какому-то
чрезвычайному стечению обстоятельств доктор Лана жив, он должен нести
ответственность за смерть того неизвестного, так похожего на него,
которого нашли у него в кабинете. В письме, которое мисс Мортон отказалась
показать, возможно, содержалось признание. Вероятно, сама мисс Мортон
находилась в ужасном положении: спасти брата от виселицы она могла только
принеся в жертву возлюбленного.
На следующее утро здание суда было набито до отказа. В зале
заволновались, когда появился мистер Хамфри. Было заметно, что он
находился в приподнятом настроении, это пробивалось даже через его обычную
броню сдержанности. Он быстро сказал несколько слов представителям
обвинения - всего пару слов, вызвавших глубокое изумление на лице мистера
Порлока Карра. Затем главный защитник, обращаясь к судье, объявил, что, с
согласия обвинения, молодая леди, которая давала показания на прошлом
заседании, сегодня не будет присутствовать на суде.
Судья: Позволю заметить, дело принимает весьма не благоприятный для
защиты оборот.
М-р Хамфри: Возможно, ваша честь, наш следующий свидетель несколько
прояснит положение дел.
Судья: Что ж, вызовите следующего свидетеля.
М-р Хамфри: Я приглашаю в зал доктора Алоиза Лана.
Маститому адвокату за свою жизнь довелось произносить немало речей,
но, вероятно, никогда ему не удавалось произвести такой сенсации всего
одной фразой. И судьи, и зрители были просто ошеломлены, когда человек,
чья судьба столь долго была предметом жаркого спора, предстал перед ними
собственной персоной для дачи свидетельских показаний. Те из зрителей, кто
хорошо знал доктора, сразу заметили, как он похудел и осунулся, лицо его
прорезали глубокие морщины. Но, несмотря на то, что выглядел он неважно,
многие утверждали, что впервые встречали такого незаурядного че ловека.
Поклонившись судье, он попросил разрешения сделать заявление. Как и
положено, его предупредили, что все, сказанное им, может быть использовано
против него. Он вновь поклонился и продолжал.
- Мое желание, - начал он, - не скрывать ничего и рассказать
совершенно искренне обо всем, что произошло 21 июня. Если бы я знал, что
пострадает невинный человек, и я доставлю столько хлопот тем, кого люблю
больше всего на свете, я пришел бы давным- давно. Но были причины, по
которым известия об этих событиях не доходили до меня. Да, я хотел, чтобы
несчастный человек мог бы навсегда исчезнуть из мира, где его все знали,
но я никак не предвидел, что мои действия повлияют на других людей.
Позвольте мне, насколько это в моих силах, исправить то зло, которое я
совершил.
Для человека, знакомого с историей Аргентинской республики, имя Лана
хорошо известно. Мой отец родом из старинной испанской семьи, откуда вышли
многие видные государственные деятели. Он наверняка стал бы президентом,
если бы не погиб во время мятежа в Сан Хуане. Передо мной и моим
братом-близнецом Эрнестом открывалось блестящее будущее, если бы не
финансовый крах, в результате которого нам пришлось думать, как самим
зарабатывать на жизнь. Прошу прощения, сэр, если эти детали кажутся вам
неуместными, но я вынужден сделать это вступление, чтобы вы смог ли лучше
понять все остальное.

Как я уже сказал, у меня был брат-близнец по имени Эрнест, так
похожий на меня, что когда мы были вместе, люди не могли различить нас. С
годами сходство становилось меньше, потому что лица наши приобретали
разные выражения, но, когда мы были спокойны, различить нас оказывалось
очень сложно.
Не пристало дурно говорить о мертвых, да еще о собственном брате.
Пусть об этом говорят те, кто лучше узнал его. Замечу только, что в юности
я испытывал перед ним ужас, и имел все основания питать к нему отвращение.
От его поступков страдала и моя репутация, так как многое приписывали мне;
виной тому - наше сходство. После одного особо постыдного дела весь позор
пал на меня, и я вынужден был навсегда покинуть Аргентину и искать счастья
в Европе.
Несмотря на тоску по родине, я был счастлив, что освободился от его
ненавистного присутствия. У меня хватало денег, и я занялся изучением
медицины в Глазго, а затем обосновался в Бишоп Кроссинге и занялся
практикой. Я был уверен, что никогда не услышу о нем в этой заброшенной
ланкаширской деревушке.
В течение нескольких лет так и было, но он все же сумел разыскать
меня. Один ливерпулец, который посетил Буэнос-Айрес, навел его на мой
след. Брат мой уже потерял все свое состояние и теперь рассчитывал
пополнить свои доходы за мой счет. Зная, как я боюсь его, он верно
рассчитывал, что я захочу любой ценой откупиться от него. И вот я получил
письмо, в котором он сообщал, что скоро приедет. Для меня это был полный
крах, крушение всех надежд - ведь его приезд мог вызвать массу
неприятностей и даже навлечь позор на тех, кого я больше всего пытался
оградить, и защитить. Я принял меры, чтобы любой удар мог обрушиться
только на меня. Именно это, - здесь он повернулся в сторону обвиняемого, -
повторяю, именно это и было причиной моего поведения, о котором стали
судить столь поспешно. Моим единственным стремлением было оградить дорогих
мне людей от возможного скандала и позора, ибо с приездом брата для меня
все началось бы сначала.
Однажды ночью мой брат заявился сам. Было уже поздно, слуги ушли
спать, а я сидел в своем кабинете, как вдруг услышал шорох гравия на
дорожке. Спустя минуту я увидел его: он пристально смотрел на меня через
окно. Его лицо, как и мое, было гладко выбрито, и сходство между нами было
так велико, что на мгновение я подумал: да это мое собственное отражение в
оконном стекле. Один глаз у него скрывала темная повязка, но черты наши
были совершенно одинаковы. Он язвительно усмехнулся - о, я помню эту
усмешку еще с детства! Я сразу понял, что передо мной тот же человек,
который заставил меня бросить родину и навлек позор на мое славное имя. Я
открыл дверь и впустил его. Было, должно быть, около десяти часов вечера.
Когда он подошел ближе к свету, я сразу заметил, что ему пришлось
несладко. Он шел пешком от Ливерпуля и выглядел больным и усталым. Меня
совершенно потрясло выражение его лица. Медицинский опыт говорил мне, что
он серьезно болен. Он сильно пил, и лицо было в кровоподтеках - результат
драки с матросами. Он носил повязку, чтобы прикрыть подбитый глаз; войдя в
комнату, он снял ее. На нем были бушлат и фланелевая рубашка, из
разорванных башмаков торчали пальцы. Но бедность сделала его еще более
мстительным и жестоким по отношению ко мне. Его ненависть переросла в
манию. Он считал, что здесь, в Англии, я катаюсь как сыр в масле, купаюсь
в деньгах, в то время, как он подыхает с голоду в Южной Америке. Не могу
описать все угрозы и оскорбления, которыми он осыпал меня. Кажется,
пьянство и лишения помрачили его рассудок. Он метался по комнате, как
дикий зверь, требуя денег, извергая поток грязных ругательств. Я человек
вспыльчивый, но, слава Богу, могу сказать, что сохранил хладнокровие и не
поднял на него руку. Но мое спокойствие только сильнее распаляло его. Он
бушевал, ругался, потрясал кулаками у моего лица. Внезапно черты его
исказились, по телу прошла судорога, он схватился за бок и с воплем рухнул
к моим ногам. Я поднял его, уложил на диван. Он не отвечал на мои вопросы,
а рука, которую я держал, была холодной и влажной. Больное сердце не
выдержало; соб ственная ярость погубила его.
Долгое время я сидел как в забытьи, уставясь на мертвое тело. Я
пришел в себя от шума: в дверь колотила миссис Вудз, которую поднял на
ноги этот предсмертный крик. Я велел ей отправляться спать. Вскоре в дверь
приемной стал стучать какой-то пациент, но я не обратил внимания, кто это
был - мужчина или женщина. Пока я сидел, в моем мозгу созрел план. Это
произошло почти автоматически - наверное, так и рождаются планы. И когда я
встал со стула, мои дальнейшие движения стали чисто механическими, мысль
здесь даже не участвовала. Мною руководил только инстинкт.
С тех пор, как произошли изменения в обстоятельствах моей жизни, о
которых я уже упоминал, Бишоп Кроссинг стала мне ненавистна. Мои жизненные
планы рухнули, я встретил поспешные суждения и дурное отношение там, где
рассчитывал найти поддержку. Правда, опасность скандала, которую я ожидал
с приездом брата, теперь исчезла - он был мертв. Но мысль о прошлом
вызвала у меня только страдание; я чувствовал, что прежняя жизнь никогда
не вернется. Пожалуй, я чрезмерно чувствителен, может статься, я
недостаточно думаю о других, но, поверьте, именно такие чувства я
испытывал в те минуты. Любая возможность бежать из Бишоп Кроссинг, не
видеть больше его обитателей, казалась мне счастьем. И сейчас появился
случай, о котором я не смел и мечтать: я мог навсегда порвать с прошлым.
На диване в моей комнате лежал человек, который как две капли воды
похож на меня - правда, черты его лица были крупнее и грубее, чем у меня.
За исключением этого, нас невозможно было отличить. Никто не видел, как он
пришел, и ни один человек не хватится его. Лицо его, как и мое, было
гладко выбрито, волосы почти такой же длины, как и у меня. Если поменяться
одеждой, то завтра доктора Лана найдут мертвым в его кабинете, и это
положит конец всем его несчастьям. В моем распоряжении была достаточная
сумма денег, я мог захватить их с собой и попытать счастья в другом месте.
В одежде брата я мог бы за ночь добраться до Ливерпуля, а в таком большом
порту нетрудно уехать из Англии. Мои надежды были разбиты, и я предпочел
бы самое скромное существо вание там, где меня никто не знал, той
благополучной жизни, которая была у меня в Бишоп Кроссинг. Ведь здесь в
любую минуту я мог столкнуться с теми, кого хотел - если бы это было
возможно! - поскорее забыть. Итак, я решил воспользоваться
обстоятельствами.
Так я и сделал. Не буду углубляться в подробности, ибо воспоминания
об этом причиняют мне боль. Через час брат уже лежал одетый, до мельчайших
деталей, в мое платье, а я, крадучись, вышел через дверь приемной.
Стараясь выбирать исхоженные тропы, я зашагал, прямо через поля, в сторону
Ливерпуля. Под утро я достиг цели. Саквояж с деньгами да один портрет -
вот все, что я взял с собой. В спешке я забыл про повязку, которой брат
завязывал глаз. Остальные его пожитки я прихватил с собой.
Даю слово, сэр, что никогда, ни на минуту, мне не приходило в голову,
что люди могут заподозрить убийство. Не думал я и о том, что кто-то может
подвергаться серьезной опасности из-за моего поступка. Напротив, я
рассчитывал освободить других от своего присутствия - это было моим
главным стремлением. В тот день из Ливерпуля в Корунпу отплывал парусник.
Я купил билет на этот рейс, думая, что путешествие даст мне время
собраться с мыслями и обдумать планы на будущее. Но до отхода корабля мое
решение поко лебалось.
Я подумал, что в мире есть человек, которому я ни за что на свете не
должен причинить вреда. В глубине души она будет оплакивать меня, как бы
грубы и бестактны ни были ее родные. Ведь она поняла и оценила мотивы,
которыми я руководствовался, и если остальные члены семьи осудили меня, то
она, по крайней мере, меня не забудет. Поэтому я послал ей письмо, где
просил хранить все в тайне. Я пытался избавить ее от лишнего горя. И если
под давлением обстоятельств она нарушила клятву, то я понимаю и прощаю ее.
Только вчера ночью я вернулся в Англию. Все это время я ничего не
слышал ни о той сенсации, которую вызвала моя так называемая смерть, ни об
обвинении, которое предъявили мистеру Артуру Мортону. Только вчера в
вечерней газете я прочел отчет о заседании и поспешил приехать с утренним
экспрессом, чтобы поскорее установить истину.
Таково было заявление, сделанное доктором Алоизом Лана, которое
положило конец судебному разбирательству. Дополнительное расследование
подтвердило, что его брат Эрнест Лана действительно приплыл из Южной
Америки. Судовой врач засвидетельствовал, что во время путешествия он
жаловался на плохое сердце, и симптомы совпадали с признаками болезни,
вызвавшей его смерть.
Что касается доктора Алоиза Лана, то он вернулся в ту деревню, из
которой столь драматически исчез. Между ним и молодым сквайром было
достигнуто полное примирение, последний признал, что совершенно неверно
понял причины, которыми руководствовался доктор Лана, разрывая помолвку. О
том, что вскоре последовало и другое примирение, можно судить из заметки,
помещенной на видном месте в "Морнинг пост".
"19 сентября состоится венчание, которое совершит преподобный Стефан
Джонсон, в приходской церкви Бишоп Кроссинг. Венчаются Алоиз Ксавьер Лана,
сын дона Альфреда Лана, бывшего министра иностранных дел Аргентинской
республики, и Френсис Мортон, дочь покойного Джеймса Мортона, мирового
судьи, из Лей Холла, Бишоп Кроссинг, графство Ланкашир".

Охотник за жуками

- Вас интересует какой-нибудь странный случай? - спросил доктор. - Что
ж, друзья мои, как-то со мной произошел действительно очень странный случай.
Надеюсь, он не повторится, ибо по всем законам вероятности вряд ли на долю
человека выпадает дважды пережить подобное. Хотите верьте, хотите нет, но
все произошло именно так, как я вам рассказываю.
Я только что стал врачом, но еще не начал заниматься практикой. Жил я в
ту пору в комнате на Гауэр-стрит. Вы и теперь легко найдете этот дом, хотя с
тех пор нумерация изменилась. Если вы идете от станции метро, то на левой
стороне улицы увидите дом с окнами в форме арки. В то время домом владела
вдова по фамилии Мурчисон, и у нее жили трое студентов-медиков и один
инженер. Я занимал комнатушку наверху - конечно, самую дешевую, но тогда и
эта плата казалась мне огромной. Мои скромные ресурсы таяли с каждым днем;
нужно было срочно найти какую-нибудь работу. Но я не хотел заниматься
обычной врачебной практикой, меня привлекали чисто научные исследования. С
юных лет я увлекался зоологией. Однако я почти сдался и уже был готов всю
жизнь тянуть лямку врача, как вдруг мои сомнения закончились весьма
неожиданным образом.
Однажды утром я пролистывал страницы "Стэндард". Ничего нового в газете
не было, и я уже собирался отложить ее в сторону, как вдруг мне на глаза
попалось любопытное объявление. Вот что там говорилось: "Приглашается врач
на один или несколько дней. Он должен быть физически сильным человеком,
обладать крепкими нервами и решительностью. Это должен быть энтомолог -
предпочтительно специалист по жесткокрылым насекомым.
Обращаться надлежит сегодня до двенадцати часов по адресу: Брук-стрит,
77-Б".
Я уже сказал, что увлекался зоологией. Из всех разделов этой науки меня
больше всего привлекали насекомые, а лучnie всего я знал жуков. Существует
великое множество коллекционеров бабочек, но я считаю, что жуки во сто крат
интереснее и разнообразнее. К тому же на наших островах их гораздо легче
поймать, чем бабочек. Именно поэтому я и заинтересовался жуками; моя
коллекция насчитывала около сотни экземпляров. Что касается других
требований, о которых говорилось в объявлении, я знал, что нервы у меня
крепкие. Кроме того, я был победителем среди работников медицинского
персонала больниц по толканию тяжестей. В общем, я считал, что был именно
тем человеком, который требовался. Через пять минут я сидел в кэбе и
направлялся на Брук-стрит.
По дороге я ломал голову, пытаясь догадаться, что за работа меня ждет -
уж очень странными казались требования. Физическая сила, решительность,
медицинское образование, знание жуков - какая могла быть связь между всем
этим?
Кроме того, удручало, что дело, которым нужно было заниматься, видимо,
было не постоянным, а менялось день ото дня - в объявлении тоже говорилось
об этом. Чем больше я думал, тем нелепее казались мне требования. Но,
размышляя об этом, я вновь и вновь возвращался к главному. Что бы ни
случилось, терять мне было нечего, я сидел почти без денег и был готов к
любому приключению, самому отчаянному - лишь бы положить в карман несколько
честно заработанных соверенов. {Соверен - золотая монета в 1 фунт
стерлингов. (Прим. пер.)} Человек боится потерпеть неудачу, если за нее
придется расплачиваться, но мне платить судьбе было просто нечем, Я был
похож на игрока с пустыми карманами, которому позволили еще разок попытать
счастья.
Дом номер 77-Б оказался внушительным зданием тускло-коричневого цвета,
с плоским фасадом. Он носил налет той подчеркнутой респектабельности и
серьезности, который присущ архитектуре эпохи королей Георгов.
Когда я вышел из кэба, из дверей дома появился молодой человек и быстро
зашагал по улице. Поравнявшись, он бросил на меня неприязненный взгляд. Я
воспринял это как хороший знак: молодой человек был похож на отвергнутого
претендента, и если он так возмущенно воспринял мое появление, это могло
означать только одно - место пока оставалось вакантным. Полный надежд, я
поднялся по широким ступенькам и постучал в дверь тяжелым дверным молотком.
Мне открыл напудренный лакей в ливрее. Видимо, я имел дело с богатыми
людьми.
- Слушаю вас, сэр, - сказал лакей.
- Я пришел по объявлению.
- Очень хорошо, сэр, - ответил лакей. - Лорд Линчмер сейчас примет вас
в библиотеке.
Лорд Линчмер! Имя это смутно мелькнуло в памяти, но я не мог
припомнить, что я слышал об этом человеке. Следуя за лакеем, я прошел в
большую комнату, уставленную шкафами с книгами. За письменным столом сидел
человек небольшого роста. У него были приятные черты лица. Щеки гладко
выбриты, длинные волосы, тронутые сединой, зачесаны назад. Зажав в правой
руке мою визитную карточку, он внимательно осмотрел меня с головы до ног.
Затем дружелюбно улыбнулся, и я почувствовал, что, по крайней мере, моя
внешность отвечала его требованиям.
- Вы пришли по моему объявлению, доктор Гамильтон? - спросил он.
- Да, сэр.
- Вы считаете, что обладаете всеми необходимыми качествами, о которых
там говорится?
- Думаю, да, сэр.
- Судя по вашему виду, вы человек сильный.
- Надеюсь, сэр.
- И решительный?
- Думаю, да.
- Вы когда-нибудь рисковали жизнью?
- Пожалуй, нет.
- Но считаете, что в этом случае будете действовать быстро и
хладнокровно?

- Надеюсь, сэр.
- Да, я уверен в этом. И уверен именно потому, что вы не притворяетесь
другим в такой непривычной для вас обстановке. Что касается личных качеств,
думаю, нам нужен именно такой человек. Теперь перейдем к следующему вопросу.
- Что вас интересует?
- Поговорите-ка со мной о жуках.
Мне показалось, он шутит, но, напротив, лорд Линчмер выжидательно
приподнялся над столом. В глазах его промелькнула тревога.
- Боюсь, вы не очень разбираетесь в жуках! - воскликнул он.
- Напротив, сэр, это одна из тех областей, где, мне кажется, я кое-что
знаю.
- Очень рад слышать это. Пожалуйста, расскажите, что вы знаете о жуках.
Я рассказал. Не думаю, что я поведал что-то оригинальное на эту тему. Я
просто дал краткую характеристику жуков, перечислил наиболее
распространенные виды, упомянул о некоторых экземплярах из собственной
небольшой коллекции и коснулся статьи "Забытые жуки", которую когда-то
опубликовал в "Энтомологическом журнале".
- Как! Вы не только коллекционер, не только простой собиратель жуков? -
Его глаза просто светились от радости.
- Безусловно, вы и есть тот единственный человек во всем Лондоне,
который мне и нужен. Я так и думал, что среди пяти миллионов должен
непременно оказаться такой человек, трудность только в том, как его
разыскать. Мне очень повезло, что я вас нашел.
Он ударил в гонг, стоявший на столе. Вошел лакей.
- Попросите леди Росситер соблаговолить спуститься сюда, - сказал лорд
Линчмер, и спустя несколько минут в комнату вошла дама. Она была небольшого
роста, средних лет и очень похожа на лорда Линчмера: такие же удивительно
живые черты лица и черные волосы, тронутые сединой. Выражение тревоги,
которое я заметил на его лице, было свойственно и ей, и далее в большей
степени. Ее чело, казалось, омрачало какое-то большое горе.
Лорд Линчмер представил меня. Она повернулась ко мне лицом, и я
вздрогнул, увидев большой полузаживший. шрам над правой бровью. Он был
частично скрыт пластырем, но, тем не менее, я понял, что рана была серьезной
и совсем свежей.
- Лорд Гамильтон - именно тот человек, который нам нужен, Эвелин, -
сказал лорд Линчмер. - Он коллекционирует жуков и даже написал статьи на эту
тему.
- Неужели?! - воскликнула леди Росситер. - Тогда, должно быть, вы
слышали о моем муже. Каждый, кто знает что-нибудь о жуках, наверняка слышал
о сэре Томасе Росситере.
Тут для меня впервые в этом странном деле забрезжил тонкий луч света.
Наконец-то появилась какая-то связь между всеми этими людьми и жуками. Сэр
Томас Росситер был мировым авторитетом в этом вопросе. Он всю жизнь изучал
жуков и написал о них фундаментальное исследование. Я поспешил уверить леди
Росситер, что, разумеется, читал труды ее мужа и высоко ценю их.
- А вы встречались с моим мужем? - спросила она.
- Нет.
- Что ж, тогда встретитесь, - решительно заявил лорд Линчмер.
Леди Росситер стояла возле стола, положив руку ему на плечо. Теперь,
когда я увидел их рядом, мне стало ясно, что это брат и сестра.
- Ты действительно готов пойти на это, Чарльз? Это очень благородно с
твоей стороны, но мне так больно слышать об этом. - Ее голос дрожал от
волнения, и мне показалось, лорд Линчмер тоже был растроган, хотя и делал
усилия, чтобы скрыть волнение.
- Да, да, дорогая, все решено, обо всем договорились. Ведь другого
способа просто не существует.

- Нет, ведь есть еще один.
- Эвелин, я тебя никогда не покину, слышишь, никогда! Все будет хорошо,
поверь, все обязательно образуется. И, конечно, сам Бог помогает нам: ведь
он вкладывает в наши руки такой замечательный инструмент!
Мне стало неловко: я почувствовал, что они совершенно забыли о моем
присутствии. Но лорд Линчмер внезапно вспомнил обо мне и о моей работе.
- Я хочу, доктор Гамильтон, чтобы вы целиком были в моем распоряжении.
Я хочу, чтобы вы отправились со мной в небольшое путешествие. Вы должны
всегда быть рядом и обещать делать все, о чем я вас попрошу, не задавая
никаких вопросов, хотя это и может показаться вам странным.
- Пожалуй, это довольно большие требования.
- К сожалению, я не могу объяснить точнее: я и сам не знаю, как пойдут
дела. Но можете быть уверены, что вас не попросят совершать что-то
безнравственное. Обещаю, что когда все будет кончено, вы будете гордиться
тем, что участвовали в таком деле.
- Если все хорошо кончится, - прошептала леди Росситер.
- Совершенно верно, если все это хорошо кончится, - подтвердил лорд
Линчмер.
- А ваши условия? - спросил я.
- Двадцать фунтов в день.
Я был изумлен, услышав сумму, и, наверное, это было написано у меня на
лице.
- Вероятно, когда вы прочли объявление, вас поразило столь странное
сочетание необходимых качеств, - продолжал лорд Линчмер. - И, разумеется,
такие разносторонние таланты должны цениться высоко. Не скрою, ваши
обязанности могут быть весьма трудными и даже опасными. Кроме того,
возможно, через день-два все кончится.
- Дай-то Бог! - вздохнула его сестра.
- Итак, доктор Гамильтон, могу ли я рассчитывать на вашу помощь?
- Без сомнения, - заверил я. - Вы только должны рассказать, в чем
состоят мои обязанности.
- Первое, что вам придется сделать, - это вернуться домой. Приготовьте
все, что может вам понадобиться, для небольшого загородного путешествия. Мы
отправимся прямо сегодня в 3.40 с Паддингтонского вокзала.
- А куда нам нужно ехать?
- До Пэнгборна, Ждите меня у кассы в 3.30. Билеты будут у меня. Всего
доброго, доктор Гамильтон! И, кстати, посоветую вам захватить с собой две
вещи, если, конечно, они у вас есть. Первое - коробку для жуков, а второе -
палку, и чем толще она и тяжелее, тем лучше.

Как вы легко догадаетесь, мне было над чем поразмыслить после того, как
я покинул дом на Брук-стрит. Наконец я отправился на встречу с лордом
Линчмером на Паддингтонский вокзал. Вся эта фантастическая затея не выходила
у меня из головы; мысли теснились, обгоняя друг друга. Я придумал тысячу
объяснений, одно другого невероятнее. Однако я чувствовал, что истинная
причина может оказаться еще неправдоподобнее. Наконец, я бросил все попытки
объяснить происходящее и сосредоточился на том, чтобы в точности выполнить
указания лорда Линчмера. Итак, держа в руках саквояж, коробку для коллекции
и увесистую трость, я дожидался у кассы Паддингтонского вокзала, когда
появился лорд Линчмер. Он был еще ниже ростом, чем я полагал, хрупкий и
несколько болезненный. Он заметно нервничал - даже больше, чем утром. На нем
было длинное свободное пальто с поясом, и я заметил, что в руке он сжимает
тяжелую трость.
- Я купил билеты, - сказал он, шагая по платформе. - А вот и наш поезд.
У нас отдельное купе - по дороге мне нужно с вами уточнить кое-что.
Все, что он хотел уточнить, могло уместиться в одной фразе: я обязан
помнить, что нахожусь здесь для его охраны и не должен отходить от него ни
на минуту. Он повторял это во время всего нашего путешествия с
настойчивостью, которая лишний раз убеждала, что нервы у него вконец
расстроены.

- Да, - сказал он, наконец заметив мои взгляды, - да, доктор Гамильтон,
я действительно нервничаю. Я ведь всегда был не храброго десятка, и робость
моя - следствие слабого здоровья. Но душой я человек твердый и могу смотреть
в лицо опасности даже тогда, когда и более хладнокровный наверняка спасовал
бы. И я сейчас поступаю отнюдь не вынужденно, а из чувства долга, хотя, без
сомнения, иду на отчаянный риск. Если дело обернется плохо, я вполне могу
претендовать на звание мученика.
Эти бесконечные загадки стали мне надоедать. Я почувствовал, что пора
положить им конец.
- Думаю, было бы лучше, сэр, если бы вы мне полностью доверились. Ведь
невозможно действовать, если не представляешь своей цели. А ведь я даже не
знаю, куда мы направляемся.
- Ну, в этом нет никакой тайны, - ответил он. - Мы едем в Деламер Корт,
где живет сэр Томас Росситер - тот самый, чьи труды вы так хорошо знаете.
Что касается цели нашей поездки, то не думаю, что сейчас стоит подробно
посвящать вас в мои дела. Могу сказать, что мы - я говорю "мы", имея в виду
и мою сестру, леди Росситер, которая разделяет мои взгляды, - так вот, мы
действуем с одной целью: предотвратить семейный скандал. И вы, надеюсь,
поймете, что я не склонен давать какие-нибудь объяснения без крайней нужды.
Конечно, если бы я просил вашего совета - тогда другое дело. Но сейчас я
нуждаюсь в вашей активной помощи и буду время от времени указывать вам,
каким образом вы можете мне помочь.
Больше говорить было не о чем. Да и о чем спорить бедняку, которому
вдруг стали платить по двадцать фунтов в день? Но, тем не менее, я
почувствовал, что лорд Линчмер поступает по отношению ко мне не совсем
порядочно. Он хотел превратить меня в пассивное орудие - вроде дубинки в
своей руке. Но, учитывая его повышенную возбудимость, я понимал, что скандал
был для него крайне нежелателен, и поэтому он не будет доверять мне, пока не
появятся веские причины. Если я хочу раскрыть тайну, то должен положиться на
собственные глаза и уши. Тем не менее, я был уверен, что сумею разобраться в
этом запутанном деле.
Деламер Корт расположен в пяти милях от Пэнгбурна, и это расстояние мы
проехали в открытом экипаже. Лорд Линчмер все время пребывал в глубокой
задумчивости и ни разу не раскрыл рта. Мы почти приехали, когда он наконец
заговорил и сообщил мне некоторые сведения. То, что я услышал, меня порядком
удивило.

- Вы, наверное, не знаете, что я тоже врач?
- Нет, сэр, первый раз слышу.
- Да, в молодости я получил медицинское образование. В те времена от
титула лорда меня отделяла целая вечность. Правда, у меня не было случая
заняться медицинской практикой, но, тем не менее, считаю, что это полезные
знания. Я никогда не жалел о годах, посвященных изучению медицины. - Мы
приехали, вот и ворота в Деламер Корт.
Мы приблизились к двум высоким колоннам, увенчанным геральдическими
чудовищами, которые располагались по краям входа в извилистую аллею. Поверх
кустов благородного лавра и рододендронов я увидел длинное здание с
островерхой крышей, увитое плющом. Его архитектура гармонично сочеталась с
теплым, сочным цветом старого кирпича. Я с восхищением рассматривал этот
прелестный дом, когда мой спутник нервно дернул меня за рукав.
- Вот и сэр Томас, - прошептал он. - Пожалуйста, поговорите с ним о
жуках - выложите ему все, что знаете.
Из отверстия в живой изгороди из лавра появилась высокая тощая фигура,
необычайно угловатая и костлявая. Человек держал в руке мотыгу, он был в
рабочих рукавицах. Тень от широкополой шляпы скрывала лицо, но меня поразили
его суровое выражение, неправильные черты и плохо ухоженная борода. Экипаж
остановился, и лорд Линчмер спрыгнул на землю.
- Дорогой Томас, как поживаете? - сердечно спросил он.
Но эта сердечность отнюдь не вызвала ответного отклика. Владелец
поместья пристально посмотрел на меня поверх плеча своего шурина, и я
услышал обрывки фраз: "Мое желание хорошо вам известно... Ненавижу
посторонних;.. Нет оправдания... Совершенно непростительно..." Последовало
неясное бормотание, объяснения, и, наконец, эта пара подошла к экипажу.
- Доктор Гамильтон, позвольте представить вас сэру Томасу Росситеру, -
сказал лорд Линчмер. - Вы убедитесь, что у вас много общего.
Я поклонился. Сэр Томас стоял в напряженной позе, с яростью глядя на
меня из-под широких полей своей шляпы.
- Лорд Линчмер говорит, будто бы вы разбираетесь в жуках, - сказал он.
- И что же вы о них знаете?
- Знаю то, что прочитал в вашей работе о жесткокрылых насекомых, сэр
Томас, - ответил я.
- Назовите названия наиболее известных видов английских скарабеев, -
потребовал он.
Я не ожидал экзамена, но, к счастью, был готов. Похоже, мои ответы
удовлетворили лорда Росситера, потому что его суровое лицо немного
прояснилось.
- Ну, что ж, вы прочли мою книгу с немалой пользой, сэр, - сказал он. -
Нечасто я встречаю людей, которые проявляют интерес к подобным делам. Ведь
находят время для таких никчемных занятий, как спорт или светские
развлечения, а вот на жуков и внимания не обращают. Смею вас уверить, что
большинство идиотов, живущих в этой части Англии, даже не знают, что я
написал эту книгу - я, первый человек в мире, открывший истинную функцию
надкрыльев у насекомых! Рад видеть вас, сэр, и, без сомнений, смогу показать
вам некоторые экземпляры, которые вас заинтересуют.
Он взобрался в экипаж и поехал с нами к дому, рассказывая мне по пути о
последних исследованиях, которые он делал, препарируя божью коровку.
Я уже упомянул, что сэр Томас Росситер носил большую шляпу, нависавшую
до бровей. Войдя в дом, он снял ее, и я сразу заметил одну особенность. Его
лоб, от природы высокий и казавшийся еще больше от залысин, находился в
непрестанном движении. Какая-то нервная слабость держала мускулы в
постоянном спазме, и это иногда вызывало странное подергивание, которое я
раньше никогда не встречал. Это стало особенно заметно, когда мы вошли в
кабинет. Он повернулся к нам, и я увидел неподвижный взгляд его серых глаз,
смотревших из-под дергающихся бровей.
- Мне очень жаль, - сказал он, - что здесь нет леди Росситер, она была
бы вам так рада. Кстати, Чарльз, Эвелина сказала тебе, когда вернется?
- Она собиралась остаться в городе еще на несколько дней, - отозвался
лорд Линчмер. - Знаете, у женщин накапливается столько дел, стоит им
провести какое-то время за городом. А у моей сестры в Лондоне столько
друзей.

- Ну, что ж, она вольна решать сама, не хочу вмешиваться в ее планы. Но
я буду рад, если она вернется поскорее. Без нее здесь очень одиноко.
- Именно этого я и боялся, вот почему и заехал. Мой юный друг, доктор
Гамильтон, разделяет ваше увлечение. Вот я и подумал, что вам будет приятно
побеседовать с ним, поэтому и взял его с собой.
- Я веду весьма уединенную жизнь, доктор Гамильтон, и не очень жалую
незнакомых, - молвил хозяин. - Иногда мне приходит в голову, что мои нервы
начинают сдавать. Путешествия, которые я совершал в молодости, охотясь за
жуками, нередко заводили меня в места, где свирепствовала малярия и другие
болезни. Но такой собрат-коллекционер, как вы, всегда желанный гость в моем
доме, и я буду рад показать вам свою коллекцию. Не хвастаясь, скажу, что это
лучшая коллекция в Европе.
Без сомнения, так оно и было. В огромном дубовом шкафу с неглубокими
выдвижными ящиками хранились тщательно классифицированные жуки со всего
света: черные, коричневые, синие, зеленые, пестрые. Время от времени лорд
Росситер протягивал руку и из бесчисленных насекомых, нанизанных на иголки,
извлекал какой-нибудь редкий экземпляр. Осторожно держа его, как реликвию,
он описывал особенности жука и те обстоятельства, при которых тот попал в
коллекцию. По-видимому, ему не часто доводилось иметь дело с прилежными
слушателями, и он все говорил и говорил, пока не спустились сумерки и удар
гонга не оповестил, что пора одеваться к обеду. За все время лорд Линчмер не
проронил ни слова. Он стоял рядом с шурином, и я видел, как он бросает на
своего родственника странные вопросительные взгляды. Лицо его выражало
сильное возбуждение. Мне показалось, что я читаю в его взгляде одобрение,
симпатию и ожидание. Я мог с уверенностью утверждать, что лорд Линчмер
чего-то ждал и боялся, но чего именно, догадаться не мог.
Вечер прошел тихо и очень приятно, и я бы чувствовал себя вполне
свободно, если бы не эта постоянная напряженность лорда Линчмера. Что
касается нашего хозяина, я убедился, что при близком знакомстве это был
очень приятный человек. Он часто с любовью говорил о своей жене и о
маленьком сыне, которого недавно отдали в частную школу. Без них дом стал
совсем не тот, пожаловался он. Если бы не его научные занятия, он просто не
знал бы, как жить дальше. После обеда мы некоторое время курили в бильярдной
и наконец пораньше отправились спать.
Именно тогда у меня впервые вспыхнуло подозрение, что лорд Линчмер
немного не в своем уме. Когда хозяин удалился, он последовал за мной в мою
комнату.
- Доктор, - быстро зашептал он, - вы должны немедленно пойти со мной.
Эту ночь вы проведете в моей спальне.
- Что вы имеете в виду?
- Я предпочел бы не объяснять. Но это входит в круг ваших обязанностей.
Моя комната неподалеку от вашей, и вы можете вернуться к себе прежде, чем
слуга придет будить вас.
- Но зачем все это?
- Если вам обязательно нужна причина, извольте: я боюсь оставаться
один.
Все это весьма напоминало признаки безумия, но веский аргумент в виде
двадцати фунтов стерлингов способен побороть многие возражения. Я последовал
за ним в комнату.

- Однако здесь только односпальная кровать, - заметил я.
- В ней и будет спать один из нас.
- А второй?
- Второй должен сторожить.
- Но объясните: чего ради? Можно подумать, на вас собираются нападать.
- Не исключено, что именно это я и думаю.
- Но в таком случае, почему бы не запереть дверь?
- Может быть, я хочу, чтобы на меня напали.
Все больше и больше это напоминало поведение сумасшедшего. Но мне не
оставалось ничего другого, как подчиниться. Пожав плечами, я уселся в кресло
рядом с погасшим камином.
- Значит, мне придется сторожить? - уныло спросил я.
- Мы будем дежурить по очереди. Вы сторожите до двух, а я - все
остальное время.
- Хорошо.
- Тогда разбудите меня в два.
- Непременно.
- Не смыкайте глаз ни на минуту и, если услышите что-нибудь, немедленно
будите. Немедленно - слышите?
- Можете на меня положиться.
Я пытался говорить так же серьезно, как и он.
- Только, ради Бога, не усните, - напомнил он и, сняв только куртку,
улегся, укрывшись одеялом.
Это было довольно тоскливое бдение, и мне становилось еще печальнее,
когда я размышлял о всей нелепости этой ситуации. Предположим, у лорда
Линчмера есть причина подозревать какую-то опасность в доме сэра Росситера.
Тогда почему бы не запереться на замок, защитив себя таким простым способом?
Ответ, что он, возможно, и сам желает, чтобы на него напали, звучит просто
нелепо. Как можно хотеть, чтобы на тебя напали? Да и кому придет в голову
нападать на него? Совершенно ясно, что лорд Линчмер страдал какой-то манией,
а в результате всей этой глупой истории я должен не спать всю ночь. И,
однако, как ни абсурдно казалось все это, я решил в точности выполнить все
указания, пока находился в его распоряжении. Поэтому я устроился возле
потухшего камина и стал слушать громкое тиканье часов где-то в коридоре
внизу. Они громко били каждые четверть часа. Казалось, мое бдение будет
длиться вечно. В доме стояла глубокая тишина, нарушаемая только тиканьем
часов. На столике у моего локтя горела маленькая лампа, отбрасывая круг
света на мой стул, но в углах комнаты было темно. Лорд Линчмер мирно
посапывал на своей кровати. Я завидовал его спокойному сну. То и дело мои
веки смыкались, но каждый раз чувство долга приходило на помощь.
Я тер глаза и щипал себя с твердой решимостью довести это нелепое
бдение до конца.
Мне это удалось. Внизу часы пробили два, и я положил руку на плечо
спящего. Он мгновенно проснулся и сел. Лицо его было встревожено.
- Что-нибудь услышали?
- Нет, сэр. Просто сейчас два часа.
- Очень хорошо. Я посторожу, можете ложиться спать.
Я залез под одеяло - как и он, не раздеваясь, - и мгновенно уснул.
Последнее, что я видел, - это круг от лампы, освещавший маленькую
сгорбленную фигуру лорда Линчмера и его напряженное, встревоженное лицо.
Не знаю, сколько времени спал. Проснулся я оттого, что кто-то резко
дернул меня за рукав. Было темно, но по запаху горячего масла я понял, что
лампу только что погасили.
- Скорее! Скорее! - зашептал лорд Линчмер прямо мне в ухо.
Я спрыгнул с кровати; он все еще тянул меня за руку.
- Быстрее сюда! - прошептал он, увлекая меня в угол. - Тише! Слушайте!
В тишине ночи я услышал, как кто-то крадется по коридору. После каждого
шага идущий останавливался. Иногда в течение минуты наступала тишина, затем
вновь раздавался шорох и скрип половиц. Мой компаньон весь дрожал от
возбуждения. Его рука, все еще сжимавшая мой рукав, тряслась, как ветка на
ветру.
- Кто это? - прошептал я.
- Это он!
- Сэр Томас?
- Да.
- Что же он хочет?
- Тише! Не двигайтесь, пока я не скажу!
Я услышал, как кто-то пытается открыть дверь. Раздался слабый скрип, и
я увидел тонкую полоску света. Видимо, лампа горела где-то далеко внизу, в
коридоре, но этого было достаточно, чтобы из темной комнаты различить то,
что происходило снаружи. Дверь медленно открывалась, и полоска света
становилась все шире и шире. Я увидел темную фигуру мужчины. Он сидел на
корточках, напоминая большого уродливого карлика. Наконец дверь открылась
настежь, и посередине отчетливо вырисовалась эта зловещая фигура. Вдруг
человек резко выпрямился - казалось, в комнату впрыгнул тигр - и... Бух!
Бух! Бух! - последовало три страшных удара чем-то тяжелым по кровати.
Я был так потрясен увиденным, что замер на месте и пришел в себя только
от крика лорда Линчмера, звавшего на помощь.
Через распахнутую дверь падал свет, и я мог хорошо видеть происходящее.
Маленький лорд Линчмер изо всех сил вцепился в горло своему шурину. Он
храбро повис на нем, напоминая игрушечного бультерьера, сражающегося с
поджарой борзой. Высокая сухопарая фигура металась по комнате, стараясь
сбросить своего противника, но тот вцепился крепко, хотя громкие испуганные
вопли показывали, что силы были слишком неравны. Я бросился на помощь, и
вдвоем нам удалось повалить сэра Томаса на землю, хотя он и ухитрился
укусить меня в плечо. Несмотря на мою молодость, вес и силу, мы долго
отчаянно боролись, прежде чем совладали с ним. Нам удалось скрутить ему руки
поясом от его собственного халата. Я держал его за ноги, а лорд Линчмер
пытался зажечь лампу. В это время послышался шум; в комнату вбежали
дворецкий и два лакея, разбуженные нашими криками. С их помощью мы
справились с пленником, и теперь он лежал на полу с пеной на губах, свирепо
глядя на нас. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять: перед нами
опасный маньяк, а тяжелый молоток, лежавший на кровати, ясно указывал, как
страшны были его намерения.
- Не трогайте его! - закричал лорд Линчмер, когда мы подняли
сопротивлявшегося пленника на ноги. - После возбуждения он впадает в ступор.
Похоже, это уже началось.
Пока лорд Линчмер говорил, конвульсии сумасшедшего стали слабеть,
голова упала на грудь, и он как будто погрузился в сон. Мы повели его по
коридору и уложили в его кровать. Он лежал, не приходя в сознание и тяжело
дыша.
- Вы двое останетесь его сторожить, - приказал лорд Линчмер. - А
теперь, доктор Гамильтон, если вы не против, вернемся ко мне, и я дам
объяснения, которые так долго откладывал из-за страха перед скандалом. И,
ручаюсь, что бы ни случилось, вы никогда не пожалеете, что помогли мне
сегодня ночью.
- Все объясняется довольно просто, - продолжал он, когда мы остались
одни. - Мой бедный шурин - превосходный человек, любящий муж и достойный
отец. Но он родом из семьи, где сумасшествие передается из поколения в
поколение. Неоднократно он был одержим мыслью об убийстве. И, что самое
горькое, он всегда нападает на человека, к которому больше всего привязан.
Чтобы избежать опасности, пришлось отправить его сына в частную школу. Тогда
он попытался напасть на мою сестру - свою жену. Ей удалось бежать, она
отделалась ранами, которые вы, возможно, заметили, когда встретили ее в
Лондоне. Понимаете, когда он в здравом уме, то ничего не помнит и поднял бы
на смех любое предположение, что вообще способен нанести вред тому, кого так
любит. А это часто, как вам известно, характерно для подобных заболеваний:
крайне трудно убедить больного в его болезни.
Мы стремились изолировать его прежде, чем он обагрит руки кровью, но
это было довольно сложно. Он живет отшельником и не принимает никаких
врачей. Кроме того, для нашей цели было необходимо, чтобы врач сам убедился
в его сумасшествии - а ведь, за редким исключением, он выглядел вполне
здоровым, как вы или я. Но, к счастью, незадолго до приступов у него всегда
появляются определенные симптомы - как будто Господь подает знак, чтобы мы
были начеку. Главные симптомы - нервные подергивания на лбу - вы, наверное,
заметили. Они начинаются за три-четыре дня до приступа безумия. Как только
такие признаки появились, его жена немедленно под каким-то предлогом
отправилась в Лондон и нашла убежище в моем доме на Брук-стрит.
Оставалось убедить врача в болезни сэра Томаса - без этого было бы
невозможно поместить его туда, где он не сможет причинить вреда окружающим.
Но как привести к нему в дом врача - это была главная проблема. Мне
пришло в голову использовать его увлечение жуками и симпатию к тем, кто
разделяет эту привязанность. Я поместил объявление в газете, и мне
посчастливилось встретить именно вас, ибо вы оказались как раз тем
человеком, который и был нам так необходим. Ведь нужен был смелый человек,
так как я знал, что сумасшествие можно доказать только в случае покушения на
жизнь, и у меня были все основания полагать, что теперь он нападет на меня,
так как в моменты безумия он всегда испытывал ко мне нежнейшую симпатию.
Думаю, остальное вы дополните сами. Я не знал, что приступ произойдет именно
ночью, но допускал это вполне возможным, ибо в таких случаях кризис падает
на ранние утренние часы. Сам я человек нервный, но я не видел другого
способа избавить свою сестру от смертельной опасности. Надеюсь, нет
необходимости спрашивать, подпишете ли вы бумагу, подтверждающую болезнь.
- Без сомнения! Но ведь в таком деле нужны подписи двух врачей.
- Вы забыли, что я сам врач и обладаю степенью. Все нужные бумаги
здесь, на столе, и если вы соблаговолите подписать, пациента можно отправить
в больницу уже утром.

Так я посетил дом сэра Томаса Росситера, знаменитого охотника за
жуками. Это была моя первая ступень на лестнице успеха, ибо леди Росситер и
лорд Линчмер оказались верными друзьями и никогда не забывали, что я помог
им в трудную минуту. Сэр Томас находится в больнице, и, говорят, лечение
идет успешно. Но я до сих пор уверен, что останься я еще на одну ночь, я бы
непременно запер дверь изнутри.

Долина ужаса

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Трагедия в Бирлстоуне *

1. ПРЕДУПРЕЖДЕНИЕ

-- Я склонен думать...
-- Думайте, думайте, -- нетерпеливо бросил Холмс.
Я убежден, что принадлежу к числу самых терпеливых людей,
но это насмешливое замечание меня задело.
-- Послушайте, Холмс, -- сказал я ворчливо, -- вы иногда
слишком испытываете мое терпение.
Но он был чересчур занят собственными мыслями, чтобы мне
ответить, и целиком погрузился в изучение прибывшего по почте
листка бумаги, вынутого из конверта. Затем он взял конверт и
стал так же внимательно рассматривать его.
-- Это рука Порлока, -- задумчиво произнес он. -- Я не
сомневаюсь: это почерк Порлока, хотя до сих пор видел его
только дважды. Игрек с особенной верхушкой -- это очень
характерно. Но если это письмо Порлока, то оно должно содержать
важное известие, и прочесть его надо незамедлительно.
Он говорил скорее сам с собой, нежели обращаясь ко мне, но
все мое раздражение сразу исчезло.
-- Кто этот Порлок?
-- Порлок -- это только кличка, а за ней, Уотсон, стоит
чрезвычайно хитрая и ловкая личность. В предыдущем письме
Порлок извещал меня, что это его имя вымышленное, и просил не
разыскивать его. Впрочем, Порлок важен не сам по себе, а лишь
потому, что находится в контакте с неким значительным лицом.
Представьте себе рыбу-лоцмана, сопровождающую акулу, или
шакала, бредущего за львом, -- вообще какое-либо ничтожество в
обществе действительно грозного существа. И не только грозного,
Уотсон, но и в высшей степени таинственного. Вот почему Порлок
меня интересует. Я вам уже не раз говорил о профессии Мориарти?
-- Ученый и преступник, столь великий в своих хитроумных
замыслах, что...
-- Что я и теперь вспоминаю о своих поражениях...
-- Я, собственно, хотел сказать, что он остается
совершенно неизвестным обществу с этой стороны.
-- Это явный намек! -- воскликнул Холмс. -- В вас, Уотсон,
скрывается неожиданная жилка едкого юмора. Вас надо
остерегаться! Впрочем, назвав Мориарти преступником, вы сами
совершили проступок. Как ни удивительно, с точки зрения закона
это -- клевета. Один из величайших злоумышленников, организатор
едва ли не всех преступлений -- таков в действительности этот
человек. Но он настолько неуязвим, настолько выше подозрений,
что за эти ваши слова мог бы привлечь вас к суду за
необоснованное обвинение. Разве не он прославленный автор
"Движения астероидов", книги, затрагивающей такие высоты чистой
математики, что, говорят, не нашлось никого, кто мог бы
написать о ней критический отзыв? Можно ли безнаказанно
клеветать на такого человека? Это гений, Уотсон! Но придет и
наш черед торжествовать!
-- Как бы мне хотелось это увидеть! -- воскликнул я. -- Но
вы говорили о Порлоке...
-- Ах да... Так вот, этот так называемый Порлок -- лишь
одно из звеньев в длинной цепи, созданной этим необыкновенным
человеком. И звено довольно второстепенное. Более того: звено,
давшее трещину. В этом то и кроется крайняя важность для нас
Порлока. Подгоняемый отчасти пробудившейся в нем совестью, а
главным образом чеками на десять фунтов, которые я ему посылал,
он уже дважды доставлял мне ценные сведения. Настолько ценные,
что удалось предотвратить преступления. Если мы найдем ключ к
шифру, то, не сомневаюсь, и это письмо окажется сообщением того
же рода.
Холмс развернул письмо и положил его на стол. Я склонился
над ним и стал рассматривать загадочное послание. На листке
бумаги было написано следующее:

534 Г2 13 127 36 31 4 17 21 45
Дуглас 109 293 5 37 Бирлстоун.
26 Бирлстоун 9 18 171

-- Что вы думаете об этом, Холмс?
-- Очевидно, намерение сообщить какие-то секретные
сведения.
-- Но если нет ключа, какова польза шифрованного послания?
-- В настоящую минуту -- ровно никакой.
-- Почему вы говорите "в настоящую минуту"?
-- Потому что немало шифров я могу прочесть с такой же
легкостью, как акростих по первым буквам каждой строки. Такие
несложные задачки только развлекают. Но тут -- иное дело. Ясно,
что это ссылка на слова, которые можно найти на странице
какой-то книги. Однако пока я не буду знать название книги, я
бессилен.
-- А что могут означать слова "Дуглас" и "Бирлстоун"?
-- Очевидно, этих слов нет на взятой странице.
-- Почему же не указано название книги?
-- Дорогой Уотсон, ваши ум и догадливость, доставляющие
столько радости вашему покорному слуге, должны бы подсказать
вам, что не следует посылать зашифрованное письмо и ключ к
шифру в одном и том же конверте. Скоро, однако, принесут вторую
почту, и я буду удивлен, если не получу письма с объявлением
или, быть может, самой книги, которой так недостает.
Действительно, спустя несколько минут появился рассыльный
Билли, принесший ожидаемое письмо.
-- Тот же почерк на конверте. И на этот раз письмо
подписано, -- удовлетворенно прибавил он, развернув листок. Но,
просмотрев его, нахмурился. -- Наши ожидания не оправдались.
Видно, с этим Порлоком у нас ничего не выйдет. Слушайте!
"Многоуважаемый мистер Холмс, я больше не могу ничем помочь вам
с этим делом. Оно слишком опасно. Я вижу, он меня подозревает.
Я только надписал адрес на конверте, как он неожиданно вошел ко
мне. Я успел прикрыть конверт, но прочел в его глазах
подозрение. Сожгите шифрованное письмо -- оно для вас теперь
бесполезно. Фрэд Порлок".
Некоторое время Холмс сидел молча, держа письмо в руке и
сосредоточенно глядя на огонь в камине.
-- В сущности, -- промолвил он наконец, -- что его могло
так напугать? Возможно, всего лишь голос нечистой совести.
Чувствуя себя предателем, он заподозрил обвинение в глазах
другого.
-- Этот другой, я догадываюсь, профессор Мориарти?
-- Никто иной. Когда кто-нибудь из этой компании говорит
"он", то ясно, кого они подразумевают. У них только один "он",
главенствующий над всеми остальными.
-- И что он затевает?
-- Это сложный вопрос. Когда против вас оказывается один
из первых умов Европы, а за его спиной стоит целое полчище
темных сил, допустимы любые варианты. Как бы то ни было,
Порлок, видимо, растерян. Сравните письмо с адресом на
конверте, написанным до неприятного визита. На конверте почерк
тверд, в письме его можно разобрать с трудом.
-- Зачем же он писал, а просто не бросил это дело?
-- Боялся, что я буду добиваться разъяснений и тем самым
навлеку на него неприятности.
-- Верно, -- сказал я и, взяв шифрованное письмо, стал
напряженно его изучать. -- Можно с ума сойти от обиды, что в
таком клочке бумаги заключена важная тайна и что невозможно в
нее проникнуть.
Шерлок Холмс разжег трубку, бывшую спутницей самых
глубоких его размышлений.
-- Может быть, здесь все же имеются зацепки, ускользающие
от вас. Давайте рассмотрим проблему при свете чистого разума.
Этот человек ссылается на какую-то книгу -- это исходный пункт.
-- Нечто весьма неопределенное, надо признаться.
-- И все же эта проблема, когда я вдумываюсь в нее, не
кажется мне неразрешимой. Какие указания содержатся
относительно этой книги?

-- Никаких.
-- Ну, не так уж все скверно. Шифровка начинается крупным
числом пятьсот тридцать четыре. Мы можем принять его в качестве
предположения, что речь идет о той странице, к которой нас
отсылают как к ключу шифра. Значит, эта книга толстая. Какие
еще указания имеются относительно этой толстой книги? Следующий
знак -- Г два. Что вы скажете о нем?
-- "Глава вторая".
-- Едва ли так, Уотсон. Раз дана страница, то номер главы
уже несуществен. Кроме того, если страница пятьсот тридцать
четыре относится только ко второй главе, то размеры первой
главы должны быть чудовищны.
-- Графа! -- воскликнул я.
-- Великолепно, Уотсон! Вы прямо-таки блещете сегодня
умом! Наверняка это или графа, или столбец. Итак, мы начинаем
теперь из предпосылки наличия толстой книги, напечатанной в два
столбца значительной длины, тем более что одно из слов
обозначено номером двести девяносто третьим. Теперь еще такое
соображение. Если бы книга была из редко встречающихся, он
сразу прислал бы ее мне. В действительности же он собирался,
пока его планы не были нарушены, сообщить лишь ключ к шифру. А
это означает, что книгу я без труда найду у себя. Иначе говоря,
Уотсон, речь идет о какой-то очень распространенной книге.
-- Весьма похоже.
-- Итак, мы можем сильно сузить область наших поисков,
поскольку Порлок ссылается на толстую и очень распространенную
книгу, отпечатанную в два столбца.
-- Библия! -- воскликнул я с торжеством.
-- Так, хорошо!.. Впрочем, эта догадка, к сожалению,
отпадает. Ведь именно Библию труднее всего представить на руках
у кого-либо из сподвижников Мориарти. Кроме того, различных
изданий Библии существует такое множество, что он не мог
рассчитывать на наличие у меня экземпляра с одинаковой
нумерацией страниц. Нет, он ссылается на нечто более
определенное, он знает наверняка, что указанная им страница
окажется тождественной моей пятьсот тридцать четвертой
странице.
-- Однако книг, отвечающих всем этим условиям, очень
немного?
-- Верно. И именно в этом наше спасение. Наши поиски
должны быть теперь ограничены книгами с постоянной нумерацией
страниц, и притом такими, которые обычно есть у всех.
-- Какой-нибудь ежемесячник.
-- Браво, Уотсон! Ежегодник! Возьмем номер " Ежегодника
Уайтэкера". Он очень распространен. В нем имеется нужное
количество страниц. И отпечатан он в два столбца. -- Холмс взял
томик с книжной полки. -- Вот страница пятьсот тридцать
четвертая... столбец второй... о бюджете и торговле Британской
Индии. Записывайте слова, Уотсон. Номер тринадцатый --
"Махратта": Боюсь, начало разгадывания шарады не особенно
благоприятное. Сто двадцать седьмое слово -- "правительство".
Здесь уже есть какой-то смысл, имеющий, правда, мало отношения
к нам и к профессору Мориарти. Теперь посмотрим далее. Что же
делает правительство Махратты? Увы! Следующее слово -- "перья".
Неудача, милый Уотсон. Приходится поставить точку.
Холмс говорил шутливым тоном, но его нахмуренные брови
свидетельствовали о степени его разочарования.
Я сидел тоже огорченный, глядя на огонь в камине.
Воцарившееся молчание было нарушено неожиданным возгласом
Холмса, появившегося из-за дверцы книжного шкафа с потрепанным
томиком в руке.
-- Мы поплатились, Уотсон, за свою поспешность. Сегодня
седьмое января, и мы взяли только что вышедший номер
ежегодника. Но более чем вероятно, что Порлок использовал для
своего послания прошлогодний номер. Без сомнения, он сообщил бы
нам об этом, если бы второе его письмо было им написано. Теперь
посмотрим, на что нам укажет страница пятьсот тридцать
четвертая. Тринадцатое слово -- "имею", сто двадцать седьмое --
"сведения". Это сулит многое. -- Глаза Холмса возбужденно
сверкали. -- "Опасность". Отлично! Запишите, Уотсон: "имею
сведения -- опасность -- может угрожать -- очень -- скоро --
некий". Дальше у нас имя "Дуглас". "Богатый -- помещик --
теперь -- в -- Бирлстоун -- замок -- Бирлстоун -- уверять --
она -- настоятельная". Все, Уотсон! Что вы скажете о методе
чистого разума и его результатах?

Я не отрывал глаз от лежавшего на столе листка бумаги, на
котором записал под диктовку Холмса текст послания.
-- Что за странный и туманный способ выражать свои мысли!
-- Наоборот, Порлок очень ясно их выразил, -- возразил
Холмс. -- Когда вы пользуетесь для выражения своих мыслей одним
книжным столбцом, то едва ли найдете все, что вам нужно. Кое в
чем вынужденно приходится рассчитывать на догадливость вашего
корреспондента. Какая-то серьезная опасность нависла над неким
Дугласом, богатым джентльменом, живущим, по-видимому, в своем
поместье, на что и указывает Порлок. Он убежден: "уверять" --
самое близкое, что ему удалось найти к слову "уверен", -- что
эта опасность очень близка. Таков результат нашей работы...
Шерлок Холмс испытывал удовлетворение истинного творца,
любующегося своим шедевром. Он еще продолжал наслаждаться
достигнутым успехом, когда Билли объявил о приходе инспектора
Макдоналда из Скотленд-Ярда.
В то время Алек Макдоналд был еще далек от достигнутой им
теперь широкой известности. Этот молодой представитель сыскной
полиции проявил недюжинные способности в ряде случаев, когда
ему доверяли расследование. Его высокая костлявая фигура
свидетельствовала о незаурядной физической силе, а открытый
высокий лоб и блестевшие из-под густых бровей глаза говорили о
проницательности и уме. Он был человеком молчаливым, с
несколько суровым характером. За годы его службы в полиции
Холмс уже дважды выручал его, удовлетворяясь при этом лишь
радостью мыслителя, разрешившего сложную проблему. Шотландец
отвечал глубокой признательностью и уважением, советуясь с
Холмсом в каждом затруднительном случае. Не слишком склонный к
дружбе, Холмс относился к шотландцу с симпатией и дружески
улыбнулся при виде его.
-- Вы ранняя птичка, мистер Мак. Боюсь, что ваш визит
вызван каким-либо новым необычайным происшествием.
-- Я выбрался так рано потому, что первые часы после
преступления самые драгоценные для нас...
Молодой инспектор внезапно запнулся и с величайшим
изумлением стал вглядываться в клочок бумаги, лежащий на столе.
-- "Дуглас..." -- пробормотал он. -- "Бирлстоун"! Господа, ведь
это же чертовщина! Во имя всего святого, откуда вы взяли эти
имена?!
-- Из шифра, который доктор Уотсон и я только что
разгадали. А в чем дело?
Инспектор продолжал изумленно смотреть на нас обоих:
-- Только в том, что мистер Дуглас из Бирлстоунской
усадьбы зверски убит сегодня ночью.